Шталле помнил до мелочей тот вроде бы самый обычный день. Помнил мягкий полумрак, царивший в тихом хранилище, и желтоватый лист старого пергамента в своих руках, освещенный ярким светом настольной лампы. Помнил и свои ощущения, когда показалось, что по спине сначала пробежал ледяной холод, а потом все тело вдруг полыхнуло жарким предчувствием редчайшей удачи — сродни той, которая много лет назад выпала мелкому авантюристу Шлиману, раскопавшему легендарную Трою и прославившемуся на века! И не только всемирные слава и известность свалились на плечи везунчика Генриха, но и огромные деньги. Огромные, даже по сегодняшним меркам…
Рассматривая старый пергамент, Хайнц вдруг невероятно живо представил себе жаркий день, палящее солнце, пыльную, каменистую дорогу и Его, изможденного, избитого и окровавленного, с терновым венцом на челе. Он невероятно устал, едва переступает босыми, израненными ногами, а руки Его, дрожащие от напряжения, придерживают огромный крест, возложенный на Его спину. Он знает, куда идет, знает, что с ним будет сегодня, завтра и много веков спустя. Он молча идет к вершине горы, именующейся у иудеев Голгофой. Он идет, шаг за шагом, а толпа вокруг злорадствует, беснуется и кричит: «Распни его!!!» И лишь одна маленькая женщина, правоверная еврейка Вероника, пожалела Его и отерла с Его лица пот и кровь. И на простом плате ее чудесным образом отобразился лик Его, Лик Спасителя, по воле Божьей отдавшего свою жизнь, дабы спасти все человечество…
Видение исчезло так же неожиданно, как и возникло, словно быстрая ласточка мелькнула перед глазами и растаяла в голубом небе. И промелькнуло, исчезая, что-то невероятно светлое и важное — может быть, воспоминания о мамочке и о безмятежном детстве…
Видения и воспоминания испарились быстро, и пришло четкое понимание, что такая удача выпадает лишь раз в жизни и воспользоваться ею нужно с умом, хорошенько взвесив все «за» и «против». Хотя Шталле уже с первой минуты знал, как именно он поступит…
Всего за неделю он вышел на турецкого бизнесмена Исмаила Ахмед-оглы и смог убедить очень богатого и занятого человека принять его. Археолог отнюдь не горел желанием спешно порадовать научное сообщество и объявить о редкой и невероятно ценной находке…
Шталле появился в кабинете Ахмеда-оглы и коротко и доходчиво объяснил сосредоточенно сопевшему турку, что Трабзон ничем не хуже Анталии, Кемера, Алании или Измира. В милом восточном городе есть все, что только может пожелать душа избалованного туриста: синее теплое море, чудесный климат, исторические достопримечательности. Есть неплохая туристическая инфраструктура, которая почти целиком принадлежит уважаемому Ахмед-оглы. Жаждущих восточной экзотики европейцев и разбогатевших за эти годы русских сюда можно возить сотнями тысяч. Все прекрасно. Но! Не хватает некой изюминки, эксклюзива, «крутой фишки» — как ни назови, а для туристов очень важно присутствие какой-нибудь особой, неповторимой святыни или реликвии, которая притягивала бы их интерес и… кошельки, набитые деньгами! Как в том же Иерусалиме: для иудеев — Стена Плача, для христиан — Голгофа и Виа Долороса, для мусульман — мечеть Омара…
Турок слушал внимательно, не перебивал, лишь посверкивал чертовски умными глазами, шумно сопел, курил сигару и молчал. Шталле, удивляясь своему красноречию, живописал, как найденная им, Хайнцем Шталле, реликвия будет выставлена в специально построенном для нее в Трабзоне святилище или в любом из действующих храмов и привлечет огромные массы туристов со всего мира. Он, именитый археолог Шталле, уверен, что «Плат Вероники», или, на русский манер, «Спас нерукотворный», спрятан где-то здесь, в бывшем Трапезунде; нужно только немного вложиться в поиски, и тогда… Именно в этот момент Ахмед-оглы отложил сигару в сторону и коротко буркнул: «Сколько?» Услышав озвученную немцем цифру, турок снова засопел, несколько секунд подумал… и выписал чек!
Экспедиция, профинансированная турком, отправилась в «Сидагиос, расположенный на берегу Эвксинского Понта», — ныне Судак на берегу Черного моря. Все шло замечательно, по тщательно разработанному Шталле плану, и цель, казалось, уже была настолько близка, что ее можно было потрогать руками. Но именно в этот-то момент и вмешались эти русские…
По дороге в гостиницу, где его поджидали легионеры-наемники, в ожидании новых распоряжений своего немецкого босса расслаблявшиеся пивом и виски, Шталле и так и этак примеривался к складывающейся ситуации и пришел к выводу, что варианта возможных действий может быть два. Первый: встретить русских в порту, проследить за ними, а затем натравить на них этих бандитов, гордо именующих себя легионерами, и просто отобрать то, что эти наглецы успели вытащить из ларца. Второй вариант также предусматривал встречу и слежку, но в этом случае следить за русскими надлежало вплоть до того самого момента, когда они с помощью имеющегося у них ключа найдут тайник со «Спасом нерукотворным». И тогда в дело вновь должны вступить эти чертовы наемники, отобрать у русских находку и отдать ее в руки того, кому «Плат Вероники» должен принадлежать по праву — то есть ему, Хайнцу Шталле! Тем более что турецкие власти ни за что и никогда не позволят русским вывезти историческую бесценную реликвию из страны.
Такси подкатило к подъезду отеля, немец расплатился с водителем и вышел из машины, торопясь из жаркой духовки узкой улочки, залитой солнцем, нырнуть в прохладное, кондиционированное нутро гостиницы. Поднимаясь по ступенькам, Шталле уже знал, как он будет действовать: один вариант — хорошо, а два — еще лучше! Если не выгорит с первым, решил археолог, то возьмем на вооружение второй…
14
Локис стоял на верхней палубе парома, опираясь локтями на невысокий бортик, и равнодушно смотрел на приближающийся «берег турецкий». Смотрел на город, раскинувшийся у подножия невысоких, покрытых густой зеленью лесов гор; рассматривал маяки, пирсы, причалы и множество ажурных конструкций кранов, шевеливших длинными усами своих рабочих стрел — обычные причиндалы любого большого порта. Море, корабли, буксиры с ревом сирен снуют деловито — ничего особенного…
— Приперлись в какую-то тьмутаракань, — Владимир презрительно сплюнул в плескавшуюся далеко внизу уже не российскую — турецкую воду. — Такая же дыра, только турецкая!
— Если уж быть совсем точным, юноша, — насмешливо сказал стоявший рядом Соболев, — то как раз из Тмутаракани мы и прибыли в этот славный город-порт.
— В смысле? — чувствуя в тоне историка какой-то подвох, спросил Локис.
— В самом прямом! Наш славный Судак, который вы, юноша, вероятно, считаете весьма значительным культурным центром — примерно третьим после Жмеринки и Парижа, — некогда именовался Сурожем и был одним из городков Тмутараканского княжества, которым правил Мстислав — один из многочисленных сыновей князя Владимира, известного нам как Креститель Руси. Помните, хотя бы в общих чертах, карту Крыма, Азовского моря и Кавказа? Так вот, на побережье Крыма — Таврии — стоял Сурож, а через пролив, соединяющий Черное море с Азовским, был виден на кавказской стороне столичный город Тмутаракань…
— Ну ни фига себе… — искренне удивился Владимир. — Я-то всю жизнь думал, что тьмутараканью называют просто лю-бую дыру провинциальную, типа «медвежий угол»!
