Словом, будни неугомонной столицы.
Вдаль поглядеть, на сам Кремль? Можно, конечно, только что это дает? Разве лишь некоторую ориентировку на местности, да и то… Я, например, понятия не имел, что помимо кремлевских стен увижу и еще одни, тоже из красного кирпича, которыми был обнесен Большой посад, как иногда по старой памяти называли Китай-город. Тянулась эта стена, начиная от угловой Собакиной башни, что на севере, делала полукруг в восточную сторону и уходила на юг, где упиралась в Москву-реку. Правда, после того как зашел за стены, ориентироваться легче. По какой из улиц ни иди – Великой, что вдоль реки, параллельной ей Варварке или Никольской – все равно упрешься в Пожар, то есть будущую Красную площадь, за которой открывался Кремль.
Впрочем, сам он тоже имел мало сходства с современным. Высящиеся над Москвой-рекой его башни тоже далеко не те, что сейчас, учитывая, что последние лет двести им надстраивали то одно, то другое, чтоб побольше красоты, а сейчас пока думают все больше об обороне, потому и… Короче, стоят они на прежних местах, но вид имеют не совсем привычный. Можно сказать, чужой.
Вот и вышло у меня, что ехал я в Москву-столицу, а прибыл в захолустный город с обилием архитектурных памятников старины. Куда пойти, куда податься – пес его знает. Ицхак же не блуждал и не плутал. Распорядившись с разгрузкой и расплатившись со средневековой таможней, он тут же увлек меня на гостиный двор, который располагался недалеко от пристани. Там мы с ним и заночевали.
Запахи, конечно, что во дворе, что на улицах были те еще. Я поначалу думал, стоит отойти от пристани, как станет легче дышать, но не тут-то было. Тухлой рыбой вонять и впрямь перестало, зато от объедков и прочего смердело по-прежнему, а то и посильнее.
Уповая на то, что человек – такая скотина, которая приспосабливается ко всему, и завтра мне переносить эти ароматы будет не так тяжко, а через недельку привыкну к ним совсем, я плюхнулся на соломенный тюфяк и сладко уснул.
Утром первым проснулся Ицхак, а уж потом, спустя время, от его деликатного покашливания пробудился и я.
– Говори имена,- коротко произнес купец.
Я назвал, но тут же, не выдержав, добавил к ним еще одно – князя Андрея Долгорукого, сразу пояснив, что мне желательно только выяснить, где именно он проживает, а занимать у него не надо, поскольку среди казненных я его в своих видениях не видел.
– Тогда зачем? – недоуменно поинтересовался купец.
– Жениться хочу на его дочке! – откровенно выпалил я после мучительного раздумья, как бы половчее соврать.
Ответ Ицхаку понравился, и он снисходительно пообещал навести справки, разумеется, после того как управится с главным делом, то есть найдет поручителей, а также прозондирует почву, где и как поживают наши будущие заимодавцы.
Вернулся купец под вечер, усталый, но чертовски довольный. Выяснил он не все, но вполне достаточно, чтобы можно было начинать действовать. Оказывается, из числа названных мною пока гуляют на свободе чуть ли не все – арестованы всего двое.
Что же до моего князя, то тут был не то чтобы тупик, но и ясности тоже не имелось, поскольку Ицхак узнал… слишком много. Например, то, что дворов у Долгоруких не один, а несколько – это раз. Во-вторых, живут на каждом князья, о которых я ни сном ни духом, хотя перелопатил у Валерки всю Бархатную книгу, пытаясь вычислить, чья Маша дочка. Расплодились они к этому времени просто ужас. Один только Владимир, сын родоначальника князей Долгоруких Ивана Андреевича, оставил после себя семь сыновей. Но было это давно, очень давно. С тех пор каждый второй из сыновей Владимира обзавелся собственным многочисленным потомством – и не только сыновьями, но и внуками. К тому же разнообразиями в именах здешний народец не отличался, а потому Андреев, как потенциальных пап, имелось сразу несколько. Вот и думай теперь, кто ее родной батюшка.
А уж найти их жен или дочерей – двойная проблема. Все та же Бархатная книга ответа на этот вопрос не давала, за редким исключением принципиально игнорируя женский пол, будто его и вовсе не существует в природе. К примеру, помер какой-нибудь князь Степан, оставив после себя пять дочерей, а в книге этой напротив его имени стоит пометка – бездетен.
Ицхак к моему расстройству отнесся спокойно, заявив, что моя женитьба может и подождать – последовал выразительный взгляд на мое одеяние – до лучших времен, которые, несомненно, настанут. Сейчас же мне гораздо уместнее заняться нашим общим делом, которое в случае его благополучного завершения – еще один красноречивый взгляд на одежду – обязательно и самым положительным образом скажется на моем сватовстве.
– А я-то чем могу помочь?! – спросил я и с удивлением узнал, что, оказывается, занимать придется мне.
Дескать, будет лучше для нас обоих, если сам Ицхак выступит в роли поручителя за честное имя фряжского князя Константино Монтекки, который был дочиста обобран гнусными татями, но чье богатство известно чуть ли не каждому почтенному купцу в далекой солнечной Италии.
– А если тебе, то есть нам, не поверят? – осведомился я.
– Особо недоверчивым я предложу другую сделку. Мол, я сейчас не имею при себе достаточное количество талеров, но настолько доверяю князю, что готов самолично занять тысячу или две тысячи рублей и передать их Константино Монтекки. Более того, под меня также найдутся весьма почтенные и уважаемые поручители.
– А зачем так? – полюбопытствовал я.
– Такого количества поручителей и под столь солидные суммы я отыскать не смогу,- пояснил купец,- Если хотя бы в половине случаев согласятся на мое поручительство – дело иное. Словом, завтра мы идем заказывать на тебя княжескую одежду, я займусь предварительными переговорами, а когда все будет готово, то подадимся к первому из твоего списка.
Припомнив, что первым я назвал царского печатника и думного дьяка Ивана Михайловича Висковатого, я решительно замотал головой:
– Его срок придет не скоро, поэтому к нему мы подадимся в последнюю очередь.
– Опять видение? – полюбопытствовал Ицхак.
– Оно,- коротко ответил я, еще раз поворошив свою память и убедившись, что она не подвела. Читал я, что Ви- сковатый вначале проведет переговоры со шведскими послами, которые состоятся в июне, а уж потом, после их окончания, угодит в царские застенки, так что к Ивану Михайловичу мы попали после всех.
Забавное, должно быть, было зрелище, когда я ехал по улице. Во всяком случае, весьма необычное – народ собирался поглазеть чуть ли не толпами. Еще бы. Впереди нарядный молодой боярин в красных сафьяновых сапогах и такого же цвета штанах, в дорогой рубахе, шитой золотом, застегнутой на серебряную пуговицу с синим сапфирчи- ком, а поверх к ней пристегнуто еще и богато отделанное ожерелье. На рубаху надет распашной венгерский полукафтан из бархата, причем пуговицы на нем – и тоже серебряные – располагались почему-то слева, то есть по-женски. Поверх полукафтана меня перетянули алым кушаком с золотой бахромой, из-под которого торчали узорчатые перчатки. Сверху на меня была накинута роскошная ферязь, а венчала одеяние шапка, зауженная вверху и длиннющая, так что сам верх был заломлен и уныло свисал набок. По краям шапки внизу шли узкие отвороты и тоже не абы какие – расшитые золотом и жемчугом.
