Только теперь до меня дошло, о какой собаке идет речь. Конечно же дьяк подразумевал под ней Ливонский орден. Стало быть, под новым хозяином он имел в виду Русь, а под старым…
– Если бы один человек хотел приручить пса, ему было бы гораздо легче,- медленно произнес я,- К тому же прежний умер, так что ей все равно некуда деться. А если у собаки есть выбор, то тут без ласки никак. Стоит ее наказать, пусть и задело, как она сразу метнется к другому. Потом, когда она к тебе привыкнет, можно и силу показать, даже нужно, но поначалу только ласка. А убедить? Если человек поддается уговорам – это одно. Но если он считает себя умнее всех прочих,- я пожал плечами,- то, мне кажется, и пытаться бесполезно.
– Пусть бесполезно, но если надо, то как бы ты поступил? – не унимался дьяк.
– Для начала я бы с ним… во всем согласился.
– То есть как? – опешил Висковатый.
– Раз он считает себя умнее всех, убедить его не получится, как ни пытайся. Но если исподволь внушить ему нужную мысль и таким образом, чтобы он решил, будто сам до нее додумался, то дальше он и без подсказок все сделает.
– А как внушить? – заинтересовался дьяк.
– Не торопясь и очень осторожно, действуя только намеками или задавая нужные вопросы.
– А это зачем?
– Чтобы получить на них нужные ответы,- пояснил я, и тут меня осенило.
Как раз сейчас можно ненавязчиво перевести разговор на свое. Самое время, потому что…
– Вот к примеру,- бодро начал я,- Приехал в ваш великий стольный град иноземец. Вроде бы и умен, и пользу принести может, и сам уверяет, будто желает здесь остаться навсегда, но вдруг он все лжет, а на самом деле лазутчик из вражьего стана. А как проверить, если он один как перст и нет у него здесь ни кола ни двора. Ничто его тут не держит, а что за помыслы в голове – пойди пойми. Дом ему поставить? Но лазутчика дом не удержит. Он, если сбежит, другой, краше прежнего себе построит. Стало быть, надо его сердце удержать, чтоб привязка была к кому-то. А для этого нужно иноземца этого женить, да еще помочь со сватовством, подобрать не абы какую, а из славного рода, боярского, скажем, или княжеского, пусть и из захудалых…
Слушал меня Висковатый поначалу с вниманием, но потом явно заскучал – очень уж банальные, общеизвестные истины излагал его собеседник. Однако я старался этого не замечать, продолжая вдохновенно вещать:
– Да чтоб невеста по душе ему была, чтоб он к ней прикипел. А там, глядишь, детишки появятся, плоть от плоти, кровь от крови, а эти веревки хоть и незримые, но самые прочные. И сразу станет ясно – не лгал он, когда говорил, будто желает послужить Руси. А коль начнет упираться да отказываться от свадебки, то поначалу спросить – почему. Невеста не по душе пришлась? Сам выбирай, какую пожелаешь. Ах ты никакой не хочешь? Так-так. Тогда и призадуматься можно, а не потому ли ты так себя ведешь, что обузы не хочешь, а в мыслях у тебя только одно – выведать все да поскорее убежать к иному государю. Тогда…
К этому времени моя витиеватая речь настолько надоела дьяку, что он, вопреки своему обыкновению не выдержав, раздраженно перебил:
– Сказываешь ты все верно, токмо к чему – не пойму. Я тебе одно, а ты вовсе иное,- Он хмыкнул и хитро прищурился: – А ты не думал, что твоя сказка и к тебе самому подходит?
Я неопределенно пожал плечами, изобразив на лице недоумение:
– Это каким же боком?
– А любым,- развеселился Висковатый,- Ты иноземец, так?
– Так,- кивнул я.
– И тоже сказываешь, что желаешь навечно на Руси осесть, так?
– И это верно,- подтвердил я.
– А как тебе поверить, коль у тебя ныне ни кола ни двора? Ныне ты тут, а завтра ищи-свищи, яко ветра в поле. Вот и выходит, что надобно тебя обженить.
– Да кто ж за безродного пойдет? – развел я руками,- Из холопок князю Константину Монтекки брать не с руки, а тех, что поименитее, отцы нипочем за меня не отдадут.
– Не отдадут,- согласился Висковатый.- Каждому любо с такими же породниться, а лучше того – познатнее, чтоб еще больше род свой возвеличить. Но это ведь ежели ты сам свататься учнешь али кого из купцов сватами зашлешь. А хошь, я тебе женку подберу? Мне-то никто не посмеет отказать.
– Да у нас как-то принято самим выбирать,- растерянно произнес я.
– И кто тебе не дает? – всплеснул дьяк руками,- Выбирай. Сколь времени на то требуется – седмица, две, три? Ну пусть месяц,- великодушно уступил он и шутливо погрозил пальцем: – Но никак не боле, и чрез месяц спрошу имечко. Да гляди – коль мыслишь, что забуду, так напрасно. У меня память еще слава богу, и ежели я что решил, так уж не переиначу.
Я сокрушенно вздохнул и согласно кивнул головой, с превеликим трудом всем своим видом изображая вселенское уныние и величайшую скорбь от того, что так глупо попался.
– Ну то-то,- удовлетворенно заметил Висковатый,- Коль мое не прошло, так хоть твое решили.
– Отчего же не прошло, почтенный Иван Михайлович? – Я стряхнул с себя напускную печаль, – То ж я тебе показал, как человека к нужному для себя подводить.
Я ведь и сам жениться задумал, а кто за меня княжну отдаст? Тут без хорошего свата и пытаться нечего, только людей насмешишь. Иное дело – с тобой. Правду ты сказывал, цареву печатнику и думному дьяку, который в самых ближних у государя, никто отказать не посмеет.
Висковатый оторопело уставился на меня, как-то по-детски приоткрыв от удивления рот, и застыл, не говоря ни слова.
«Интересно, материться начнет или кинет чем-нибудь? – отрешенно подумал я,- Кубок-то как раз в руке, а он хоть и небольшой, но серебряный. Таким залепить – синяк неделю светиться будет, если увернуться не успею. Ну и пусть. А слово-то все равно дал. Ради этого можно и по уху получить».
Но я его недооценил. Как бы он повел себя в схожей ситуации, находясь среди других бояр, особенно если бы заметил на их лицах насмешливые улыбки, судить не берусь, но в уютной маленькой комнатушке свидетелей не было, поэтому он нашел в себе мужество признать, что его провели, и принялся весело хохотать. Я тоже деликатно улыбнулся, продолжая оставаться настороже – чтобы увернуться, если все-таки кинет. Но опасения были напрасны – дьяк хохотал от души. Как большинство умных людей, он умел признавать свои ошибки.
– А я-то сижу да пыжусь пред ним, что поймал за язык,- веселился он,- Ну ровно яко та лягва, кою мальцы чрез соломинку надувают. Ну и поделом мне, старому.- Он вытер выступившие на глазах слезы, после чего осведомился: – Выходит, это ты меня за язык словил? Ну тогда поведай, что за девицу высмотрел. Коль выбор сделан, стало быть, имечко ее тебе уже известно, так ведь?
– Известно,- согласился я,- Марией ее зовут, дочка князя Андрея Долгорукого.
– Ну спасибо хоть, что не Шуйских облюбовал, не Вельских, не Мстиславских, да не из Захарьиных, особливо романовского помету. Тут и впрямь тяжко пришлось бы. Даже мне,-уточнил он несколько надменно.-А с Долгорукими куда проще. В опричнину они не вписаны, да и вотчин у них небогато. Пращур их, Иван Андреич, что еще в Оболенских ходил, и впрямь изрядно имел, но опосля того, как сынок Владимир их своему потомству раздал, ныне у каждого всего ничего. Иные хоть и поставили свои дворы в Москве, так и те больше на избы похожи, чем на боярские терема,- пренебрежительно хмыкнул он и деловито осведомился: – А твоей зазнобы батюшку как звать-величать?
