Теперь все. Уф-у! Хорошо сидим. На самом-то деле не очень – подмокает мое седалище от сочного мяса, но тут ничего не поделаешь, надо терпеть. Авось недолго.
Хотя стоп, почему тишина?! Ты что, парень?! Шутки давно кончились. Это только название хорошее – игра, а на самом деле «жизнь». Ну и «смерть» тоже – они всегда рядышком. Тихо сжимаю его другую руку, которая опущена: «Голос!».
– Бу-бу-бу-бу…
Совсем другое дело. Стоп! А рука?! Забыл?! Помог изогнуть кисть так, чтоб сразу было видно – дефективное дитя с парализованной конечностью. И полумрак тоже на нас играет – они ж со света ничего не увидят, да и не знает никто юного Ваню в лицо. И вообще, его сейчас даже дворня не признает за сына дьяка, так что там говорить про опричников.
Дальше каждая минута как вечность. Вот что они так долго делают на женской половине?! Девок дворовых щупают? Не должны. Приличный опричник себя до холопки не опустит – ему хозяйку подавай. Неужто нашелся какой-нибудь копрофил?!
Ну все. Отлегло от сердца. Вон они, спускаются уже. Кто морщится, кто плюется – стало быть, недовольны. Вот и славно. Ваши плевки, господа мерзавцы,- это бальзам на мое сердце. Они – мои аплодисменты.
– Мальчишку сыскать надобно,- вспомнил кто-то.
– Ищут уже.
– Может, огоньку, государь? – услужливо предложил стоящий почти рядом со мной бравый молодец, показавшийся мне знакомым,- Сам выскочит.
Я присмотрелся повнимательнее и вспомнил – именно он ехал следом за Иоанном. Значит, царевич. Ну и козел! Я б тебе в штаны огоньку, чтоб ты из них выскочил! А лучше напалму. Но сижу-молчу, слюну пускаю.
– Да они уже и так обделались,- слышу мрачную шутку царя.
Вот он стоит возле меня. Высокий, с аккуратной кучерявой бородкой, цвета глаз не вижу, но мешки под ними изрядные, здоровый нос уточкой книзу, лоб высокий и в морщинах. Пока мелкие, но и для тех рано – ему ж еще и сорока нет, исполнится только через месяц. Одежду описывать не буду, в сумраке она все равно не блестит и тона ее все больше приглушенные, хотя цвет их я заметил – кроваво-красный, под стать сегодняшним занятиям.
Но как же он близко-то. Можно рукой пощупать. Настоящий. Из Рюриковичей. Только щупать не хочется, да и руки показывать нельзя – они же все в кровище. Впрочем, даже если проведу по нему, все равно испачкается не он – я.
– Ты чьих будешь, божий человек? – слышу над ухом.
Ишь ты, он еще и ласково может. С чего это вдруг и
кому? Рядом вроде ни одного человека из дворни Висковатых не наблюдается, а к опричникам так обращаться все равно что черта ангелом назвать. Царь же у нас богобоязненный. Он как человек пять – десять замучает, так, вернувшись с Пыточного двора, все утро поклоны перед иконами бьет. Со старанием. Я читал, что у него даже шишка со лба не сходит от усердия. Ну-ка, посмотрим, есть она или врали в книжках.
Украдкой поднимаю голову и… столбенею. Взгляд мгновенно напарывается на царский взор, жесткий и колючий. Внутри буравчиками злоба, в самой глубине – страх, а поверху пленочка ласки. Только тоненькая она. Дунь разок – и нет ее. И чего это он на меня уставился? Грим потек?
– Оглох, что ли, юрод?! Царь тебя вопрошает!
Это опять царевич. С огоньком не вышло, так он здесь норовит порезвиться…
Чего-чего?!.
Меня?!.
Царь?!.
И что делать? По плану ответ не предусмотрен. Нет текста в моей чумазой папочке, которая прозывается головой. Скалюсь во всю ширь рта. От уха до уха. Время тяну. И Ванька, как назло, замолчал. Плечом чувствую – затрясло мальчишку. Сидит ни жив ни мертв. Хорошо, что его правая ладонь под моими пальцами и сверху их закрывают тряпки-обноски. Всегда можно дать знак, напомнив про голос. Напоминаю. Молчит. Давлю на указательный – это условный сигнал.
– Бу-бу-бу-бу…
Ну все, вроде опомнился. И снова голос, но уже порезче, нетерпеливый и властный:
– А не встречал ли ты мальца тут, лет эдак десяти, божий человек? А я тебе денежку дам,- И нараспев: – Блестючую.- И показывает.
Ого! Целая копейка. С таким размахом не разориться бы тебе, государь. Вон сколько на плаху кладешь. За каждого по копейке платить – так и в трубу недолго вылететь. Но ответ-то давать надо. Гыгыкаю радостно, головой киваю, в сторону двери, что на крыльцо ведет, пальцем тычу.
– Точно ли туда убег? Не врешь, юрод? – Голос посуровел еще больше.
М-да-а. Терпение и выдержка явно не входят в число его добродетелей. Даже удивительно – все ж таки божий помазанник, можно сказать, без пяти минут агнец и где-то там почти святой. Как же тебя, скотину, уверить, что утек Ваня? Тему, что ли, сменить? Хорошо бы. Ну-ка, где у нас сценарий с подсказками? И что там у нас написано? Нуда, не слепой, сам вижу, что чистые листы.
Имея время и находясь в спокойной обстановке, даже после долгих рассуждений свои последующие действия я бы отверг сразу, накидав кучу возражений, и первое из них – нельзя рисковать, когда шансы на успех равны одному из сотни. Но времени на раздумья у меня не было, и обстановка к ним тоже не располагала, а потому я положился на интуицию и действовал исключительно по наитию.
– На,- я протянул Иоанну Васильевичу кусок мяса, вытянутый из-под собственного седалища,- пожуй!
В следующую секунду я успел проклясть и руки, и язык, но главное – голову. Последнюю особенно. В три этажа. Врубил интуицию, называется. А ты кнопочки не перепутал? Не нажал ту, что рядышком, с надписью: «Дурь несусветная»? Ах, не посмотрел. Наугад врубил? Ну-ну. Сейчас тебе покажут кузькину мать. Сейчас тебе их и врубят и отрубят. Все. Вместе с головой. Устроят замыкание. И не короткое, а вечное…
А мне в ответ удивленно, но вежливо:
– Благодарствую, божий человек.
Ой, мамочка! Да неужто пронесло?! Вот что значит статус блаженного. Свезло так свезло, как говаривал господин Шариков. Но кнопочка, которую перепутал при нажатии, по-прежнему продолжала на полную мощь вырабатывать эту самую дурь. По максимуму.
– Да ты пожуй, пожуй. Он, чай, вкушнее мальца будет. Али человечинка слашче? Привык? – И хихикаю, как идиот.
Хотя нет, почему как?! Он самый и есть. Во всей своей красе и… дури! Только-только судьба мне улыбнулась, только-только осенила крылом нечеловеческого гуманизма, едва успела ласково шепнуть: «Живи, малыш», а я что в ответ? Нет, мол, хочу в покойники и баста. Главное, никогда не считал себя дураком, а тут… И обиднее всего, что весь мой труд пошел насмарку. Хорошо хоть догадался изменить голос, да и то – не заслуга это, а, скорее, привычка. Я уже три дня как шамкал да повизгивал, вот и продолжал говорить точно так же.
«Вот теперь тебе точно песец»,- задумчиво сказал внутренний голос Чапаеву.
М-да, пес с ним, с Василием Ивановичем. Сам напросился. А вот Петьку, который Ванька, жалко. Он-то, в отличие от меня, свою роль исполнил на все сто – хоть сейчас во МХАТ. Ну извини, парень. Плохой тебе режиссер достался. Константин, но не Станиславский.
