– Что делать, что делать, что делать… – бормотал он себе под нос, не зная, куда девать взгляд.
– Позволите спросить… погиб близкий человек? – участливо поинтересовался слуга.
Но до разума в полной панике и раздрае донесся совсем другой смысл.
– Не твое дело! – Вместе с криком взлетела трость, ударив слугу по лицу. – Не твое дело! – Снова взлетела и опустилась тяжелая палка, попав по затылку согнувшегося от боли мужчины. И вновь ударила по завалившемуся на бок телу. – Не смей лезть не в свое дело! – орал он, не замечая слюны, протянувшейся из уголка рта.
Наумов не замечал, что тело уже не шевелится под ударами, что конец трости уже окрасился в темно-алый.
«Око государево… око государево… Зачем они там? Не их дело. Не должно быть. Почему сейчас?!» – вспышками пронзали голову мысли, не давая осознать содеянное и прекратить.
Трость с треском преломилась посередине, уводя тело вперед, роняя на паркет рядом с телом слуги.
Резкая боль от падения и вспышка в локте неудачно подвернутой под тело руки позволили разуму очнуться. Перед глазами была ровная гладь пола – до самой стены.
– Феня, помоги подняться, – выдохнул со стоном боли Наумов. – Феня! Бездельник, я кому сказал!
Его слуга был рядом, но никак не мог помочь господину. От тела Фени беззвучно расходилась лужа крови, пока не замерла одним краем у камзола господина. Наумов пошевелился, тихо матеря нерасторопного дурня, но вспышка боли не дала подняться. Рука зашарила по сторонам, по привычке пытаясь нащупать спасительную трость, но наткнулась на нечто вязкое и теплое.
– Феня, прости… – повинился он дрожащей окровавленной ладони перед своими глазами.
Разум старика не выдержал и сменил реальность сбывшегося кошмара на сон.
Пробуждение вышло болезненным: «Все-таки возраст…» – подумал Наумов, принимая заботливо поданный сосуд с жидкостью и тут же его ополовинив. Незнакомый вкус, но пересохшее за ночь горло с благодарностью приняло жидкость.
– До дна, – подсказал незнакомый голос.
– Вы кто? – раскрыл глаза Наумов, последовав совету. – Что вы смеете делать в моем доме?! – Справедливое возмущение, голосом хриплым и неуверенным.
– Тащи его на выход, – грубо отозвался еще один незнакомец, и за его ногу уцепилась чья-то рука, резко дернув в сторону двери.
– Я вас всех закопаю, – полыхнула злость, призывая силу.
И тут же тело свело нестерпимой болью, невозможной, от которой хотелось рвать живот ногтями, чтобы выцарапать источник муки, полыхающий чуть ниже солнечного сплетения.
– Блокиратор активируется при обращении к дару, – прорвался до разума уставший голос. – Не трогайте силу – и боль уйдет.
– Дурень, да на руки его бери, а не тащи за ногу!
– Да он весь в крови!
– Засохла – не видишь, что ли, тетеря?
– Отставить разговоры, – вмешался усталый голос. – Майор, неси его к выходу.
Тело тут же подхватили снизу.
– Кто вы такие? – задал он вопрос непрозрачному шлему перед глазами. – Полиция?
– Око государево.
– Я не подвластен его суду, – захрипел Наумов. – Согласно уложений, я не слуга твоему императору.
– Подождите с вопросами до выхода, – вмешался главный, открывая перед ними дверь.
– Слышите? – не сдавался Наумов, пытаясь удержать голову над рукой имперского слуги. – Вы не имеете права врываться в мой дом. Дайте телефон! Верните мне мой телефон!
Солнечный свет ослепил глаза, привыкшие к полумраку коридоров и лестниц, так что камеры и журналистов рядом с ними он увидел только после того, как его поставили на ноги и удалось проморгаться.
– Не имеете права! – сорвался голос, возмущенный очередным кощунством по отношению к его привилегиям.
– Готовы? – спросил старший толпу и получил сноп фотоспышек в ответ.
– Не имеете права! – орал Наумов, не понимая, как эти люди без рода и племени смеют так нагло на него таращиться.
– Именем императора, за преступление особой тяжести и покушение на собственность и интересы престола род Наумовых предается забвению на территории Империи. Потомки ныне вольны получить иную фамилию, до получения оной зовутся Ванькиными.
– Не имеете права! – попытался докричаться до небес старик, чуть не рухнув на траву.
– Я слышал, – отозвался один из конвоиров.
– Я видел, – гулко произнес тот, кто поддержал старика под руку.
– Я свидетельствую, – голосом поставил точку четвертый, и последний, в группе.
– Именем императора, за покушение на убийство, Ванькин Александр Михайлович приговаривается к смерти через повешение.
– Я слышал.
– Я видел.
– Я свидетельствую.
– Приговор исполнить немедленно.
Бывшего Наумова резко потащили к ближайшему тополю, не обращая внимания на попытки вырваться и крики о правах и невиновности. Осознав, что все тщетно, старик поймал объектив ближайшей камеры, с силой дернулся, дав себе секунду на последнее слово.
– Я его убил, ты слышишь? – совсем другим тоном заявил глава мертвого рода в равнодушный объектив. – Я убил твоего сына! За всех наших, слышишь!
Окончание фразы вышло смазанным, так как сильный рывок буквально в одно движение перенес его к разлапистому тополю возле дома. Памятное по детству, оно дарило отдохновение и тень в жару, прятало в своей кроне нашкодившего наследника. Слезы сами появились на лице, туманя зрение.
Обернул толстую ветвь конец петли, зацепило подбородок шершавой веревкой, и мир резко дернулся вниз, не давая вздохнуть и вскрикнуть.
– Все, завершили. Камеры выключить, пленки и карты памяти все до единой – к досмотру. Утаите – повешу рядом.
– Спасибо, господин генерал. Можно личный вопрос?
– Дозволяю.
– Его обязательно было вешать? Как же суд и следствие?
– Как вы собираетесь держать одаренного в тюрьме?
– Но у вас же есть соответствующий персонал?
– У них есть работа важнее, чем охранять убийц.
– Еще раз спасибо.
– А у вас не найдется чего-нибудь поесть? Жрать хочется невозможно… – донеслось до тускнеющего разума.
Тело сняли через пару минут, под любопытствующими взглядами зевак, скопившихся посмотреть на чужое горе. Вжикнул замок на черном пакете, скрипнули колеса каталки, лязгнула сцепка механизма труповозки, принимая скорбный груз, и длинный черный автомобиль выкатился на улицы города, выруливая к окраинам – туда, где коптил небо пеплом городской крематорий. Правда, отчего-то машина не стала заворачивать вправо, к грязно-серым бетонным плитам заграждения, а развернулась на очередном кольце и выехала за город. Через десяток минут перед черным капотом со звуком хорошо смазанного механизма раскрылись автоматические ворота высотой в четыре метра, чтобы закрыться в ту же секунду, как машина заехала внутрь обширного двора, с десятком безликих зданий из белого кирпича, соединенных меж собой переходами на уровне второго этажа.
