Несколько удивленный моей просьбой – очень хочется поглядеть, как на Руси крестят детей, – размышлял Воротынский над ней недолго и согласился прихватить меня с собой.
– Только о том, что ты фрязин, молчи, – посоветовал он. – Ни к чему о том прочим ведать. Дойдет до государя, кой непременно восхочет тебя повидать, а тамо невесть как сложится. Или ты передумал и ныне возжаждал к государю пред его ясные очи явиться? – Он ревниво покосился на меня.
– Нет, – тут же ответил я. – Ничего я не возжаждал. Я и говорю-то еще плохо, а иных слов вовсе не знаю. Еще ляпну что-то не то.
– Ну то-то, – успокоенно кивнул он.
Но на крестины мы так и не попали. Воротынский неожиданно свалился с острым приступом радикулита – то-то он накануне в разговоре со мной постоянно морщился – и три дня вообще не вставал с постели. Пришел Михайла Иванович в себя только через неделю. Разумеется, ждать его никто не стал. Гонец, которого князь послал с извинениями, прибыл с ответом, в котором счастливый папаша участливо желал скорейшего выздоровления и просил при случае все равно навестить.
Я честно выждал еще пару дней, после чего снова пошел к князю. Тот удивился моему напоминанию о поездке в гости еще больше, чем в первый раз, резонно заметив, что крестин я все равно не увижу.
– Да господь с ними, – беззаботно махнул я рукой. – Просто развеяться захотелось, а заодно поглядеть, как бояре живут.
– Так ведь Никита Семенович вовсе и не боярин, – возразил Воротынский.
Я замялся, не зная, что еще сказать, но князь все решил за меня.
– А и впрямь надобно тебе хоть чуток развеяться. Ты сколь уже за этими бумагами сиживаешь? Поди, третий месяц скоро пойдет? Да я бы и седмицы не выдержал. Вот завтра и поедем.
Ночью я так и не смог заснуть. Лишь под утро немного задремал и успел увидеть сон, в котором какая-то незнакомая пышная полногрудая женщина стояла передо мной с подносом, на котором было два золотых кубка. Я смотрел на нее непонимающе, тупо размышляя, что мне надо делать, потому что один из кубков я уже осушил, так чего же еще – мало, что ли? Она терпеливо ждала и только изредка облизывала сочные губы. Так и стояли друг против друга, пока я не проснулся.
Чтобы хоть как-то отвлечься от грядущей встречи, которой я ждал и одновременно боялся, уже когда мы выехали с подворья, я рассказал Воротынскому о приснившемся.
– Да это в руку, – захохотал он во всю глотку. – Вещий твой сон, Константин Юрьич, ох вещий. – И принялся мне объяснять про поцелуйный обряд, когда к дорогим гостям непременно выходит жена хозяина дома и…
– Токмо у тебя во сне все шиворот-навыворот, – поучительно заметил князь. – Поцелуй, он допрежь чары. Но поначалу ты должон земной поклон ей отдать. Она ж тебе малым обычаем ответит, поясным, ну а тогда уж и поцелуй. Да гляди, чтоб руки за спиной были – положено, – закончил он.
Я похолодел. Как же я мог забыть об этом? И что теперь? Поцеловать… Машу? Вот так запросто?! При всех?!
Ох, заметит этот Никита, что мой поцелуй – не обычная вежливость, как пить дать заметит.
– А в щеку можно? – спросил я.
– Э-э-э нет. Токмо в уста, – отрезал Воротынский и ободрил: – Да ты не боись. У него хозяюшка раскрасавица. От такой поцелуй получить – счастье. Я почему знаю, – начал объяснять он. – В сродстве мы с их родом, хошь и дальнем. Она же из Долгоруких, дочка князя Андрея Васильевича…
Он говорил что-то еще, но остального я не слышал, продолжая машинально время от времени кивать головой – не до того. Мне и своих мыслей хватало.
«Ну спасибо, князь-батюшка. Утешил, называется. Я и без того знаю, что она раскрасавица. А мне-то как быть? Может, за живот схватиться, дескать, скрутило?.. Нет, это как-то стыдно. Ну тогда за спину. Точно, и еще пошутить, что от князя передалось».
Я уже засобирался изобразить наитяжелейший приступ, но… мы приехали.
Остальное как во сне. Вот небольшой двор, вот мы входим под двускатный козырек парадного крыльца, вот проходим сквозь сумрачные сени, где остро пахнет какими-то пряностями или травами, вот уже стоим перед иконами и крестимся, а вот…
И главное, сам Воротынский – тоже мне балагур выискался – завелся чуть ли не с порога:
– Ехал было мимо, да завернул по дыму. А то скажешь, мол, живет за рекой, а к нам ни ногой. Не гулял, не жаловал ни в Рождество, ни в Масленицу, а привел бог в Великий пост.
Ну и хозяин соответственно:
– Гости на двор, так и ворота на запор. Хороший гость хозяину в почет. А я, признаться, ждал-заждался. С утра ведал, что подъедете, так все глазоньки проглядел.
– Откель же ведал? – добродушно подивился Михайла Иванович.
– Да как же, – умиленно, как-то по-бабьи, всплеснул руками, унизанными дорогими перстнями, хозяин, и я, зло засопев, остро пожалел, что не надел свой, с лалом. – Кошка все утро гостей замывала, Полкан перед домом катался да в сторону твово терема взлаивал. Опять же я свечу невзначай погасил. Да вон у меня и дрова в печи развалились. А хозяюшка моя два раза нож со стола роняла
[23]
.
– А тут и мы, – весело поддакнул Воротынский. – Скок на крылечко, бряк во колечко – дома ли хозяин? – Оглядевшись, похвалил: – У тебя словно божанин в гостях
[24]
. – И тут же понеслись намеки.
Ну греховодник старый! Он прямо напрашивался на поцелуй. Приспичило, понимаешь ли.
– Кто бы нам поднес, мы бы за того здоровье выпили. – А потом шпарил и вовсе напрямую, открытым текстом: – Что и обед, коль хозяюшки нет.
Вот разошелся, хоть за рукав дергай. А меня то в жар, то в холод. Пусть не свадьба, да что толку. Сейчас вот-вот выйдет моя Маша, которая чужая жена. Ой, не такой представлял я себе эту встречу, совсем не такой. А главное, сам виноват – какого, спрашивается, напросился?! Мазохист? Так возвращайся к Никите Даниловичу Годунову, он тебе быстренько удовлетворит все нездоровые побуждения, а Ярема с Кулемой подсобят. Хотя как знать. Не исключено, что в тот момент, имей я выбор, мог и согласиться обменять грядущий поцелуй еще на один десяток плетей от Яремы, лишь бы эта встреча неожиданно закончилась, даже не начавшись, но…
– Марья Андреевна! Тута вас заждались ужо! – властно позвал хозяин.
Тоже мне командир выискался.
Почти одновременно с его призывом послышались шажки – аккуратные, женские. Топ-топ, топ-топ, все ближе и ближе. Явно она. О господи! А мне-то чего делать?! Мама родная, хоть и не родилась ты еще, подсоби, выручи!
Перед глазами поплыло, но зато потом пришло даже не спокойствие – счастье. Услышали небеса мою мольбу, и вместо хозяйки дома к нам с подносом павой выплыла какая-то толстушка – розовощекая, с блестящими зеленоватыми глазами. Личико было и правда очень и очень привлекательным. Я опасливо покосился по сторонам – нет, девушка явно подменяла хозяйку, которая, скорее всего, не могла выйти – или приболела, или ребенка кормит, или что-то еще. Да оно и неважно – главное, что целоваться мне не с ней, а вот с этой, румяной и улыбчивой.
