– Княжна?
Мне оставалось кивнуть и сокрушенно развести руками. Под конец, обрадовавшись ее покладистому молчанию, я попытался подсластить горькую пилюлю, заявив, что мне с ней было так хорошо, как ни с кем больше за всю свою жизнь (между прочим, это правда), и если бы речь шла только о постели, то тут я даже не колебался бы с выбором, но помимо альковных услад есть еще душа и сердце, а они тянут меня в иную сторону. Посему прощай, боевая подруга, не поминай лихом и возвращайся-ка ты, милая, к своей прежней хозяйке.
– Стало быть, в смятении ты… – протянула она напоследок.
Я не нашел ничего лучше, как утвердительно кивнуть, и она задумчиво вышла из опочивальни.
Три последующих дня Светозара ухитрилась ни разу не попасться мне на глаза, а на четвертый, поздно вечером, вновь зашла как ни в чем не бывало, но была на удивление тиха и кротка. Не зря говорят, что фурию от гурии отделяет всего одна буковка. И куда только подевалась лихая наездница – ангел передо мной сидел, чистый ангел во плоти. Пышное такое, цветущее небесное создание. Говорит скромно, в глазах печаль, руку то и дело к сердцу прижимает – мол, и ты пойми скорбь мою сердечную. Ведь у меня по тебе душа точно так же болит, как и у тебя по княжне.
Я представил и… пожалел. В очередной раз. Действительно, мается ведь девка. Угораздило же ее влюбиться не в того, в кого надо. Разве она в том виновата? И так размяк, что даже не стал отказываться от «прощальной» чаши. В иное время я бы, конечно, сто раз подумал, а тут… Не зря она передо мной целый час рассыпалась в любезностях, ох не зря. И чашу эту я хоть и с недоверием, но из рук ее принял, тем более что она напоследок, то есть выпиваем с ней пахучего медку, и она уходит, спокойная и довольная.
Не подвела ведьма – и впрямь ушла. А медок оказался больно хмельной, да и денек прошедший не из легких, опять же на стрельбище я продрог, словом, повело меня. Прошло всего ничего – минут десять, не больше, а чувствую – пора баиньки, а то так и засну не разувшись. И тут…
Я глазам своим не поверил – княжна заходит. Мне бы, дураку, прикинуть, что не может она появиться здесь, в моей опочивальне, да еще в столь поздний час, никаким боком не может, а я, балда, так обрадовался, что тумблер с логикой отключил и думать ни о чем не стал. Не мог я прикинуть – нечем было. Хороших мне травок в медок злыдня эта подсунула.
Дальнейшее помнится смутно, как в тумане. Не потому что стыдно – и впрямь все плыло. Что в голове, что перед глазами – сплошной хоровод. Я и саму княжну толком не мог разглядеть. Таращусь, а она как стояла в дымке радужной, так и стоит. Одни только серьги отчетливо видны – синие, под цвет ненаглядных очей.
– А знаешь, – спрашиваю, – ведь это не князь Воротынский тебе их прислал. От его имени – да, но выбирал и покупал я сам.
– Знаю, – щебечет она в ответ.
– Откуда?
– А я сразу, как только их увидала, сердцем почуяла. С любовью они дарены, да не с родственной – с иной.
Словом, все как надо говорит. И от этих ее слов я все больше и больше расползался, пока не поплыл совсем. Как тесто по сковородке. В душе птицы поют, на сердце цветы расцветают, в ушах кто-то свадебный марш Мендельсона наяривает.
– А знаешь?..
– Знаю…
– Откуда?..
– Сердцем чую…
– Люблю тебя…
– И я тебя…
– Истосковался…
– И это почуяла. У самой мочи нет ждать. Ныне я на все согласная.
– И батюшки не боишься?
– Ты – мой батюшка, ты – моя матушка, ты свет очей моих. Без тебя и жить ни к чему.
Я с поцелуями – она не отворачивается, отвечает, да еще лепечет смущенно:
– Свечу погаси. Впервой ведь мне.
Мне и невдомек, отчего это она так старательно лицо от меня отворачивает да свечу погасить просит. К тому же желание вполне естественное для стыдливой девственницы – и тут подозрений не возникло.
Дунул я на подсвечник и снова к ней. Опять нежности лепечу, руки ее глажу, а дальше боюсь. Если бы псевдокняжна не ободрила, так, наверное, и не решился бы, но уж коль она сама недвусмысленно заявляет, что эта ночь – наша…
И то спросил я ее все-таки, уточнил:
– Не пожалеешь?
– Жалею об ином – что ранее на такое не решилась.
Что-то мелькнуло у меня в сознании, совсем ненадолго, буквально на секунду:
– А как ты… здесь?
Но она и тут не растерялась, сплела историю, что отец сызнова сватать ее привез за овдовевшего царя, вот она, улучив момент, и сбежала.
Я, как дурак, рад стараться. Все на веру принимаю, да еще и сам ей подсказываю:
– Даша помогла?
– Она, лапушка, – следует ответ, и тут же: – Я бы и поране к тебе явилась, да гляжу – не один ты. Что за разлучница?
– Что ты, что ты?! – испугался я. – Никакая это не разлучница. Она тоже хорошая, только несчастная.
Интересно, если бы я стал поливать якобы отсутствующую Светозару грязью – выдержала бы она свою роль до конца? Трудно сказать. Но я рассказал без утайки все как есть. Почти без утайки. Получилось, что она и впрямь хорошая, и впрямь несчастная, да еще и невезучая – угораздило девушку влюбиться в того, кто ее не любит, потому что сердце другой отдал. И вновь с поцелуями лезу. На сей раз еще и с умыслом. С их помощью уходить от опасной темы лучше всего.
Ну а где поцелуи, там и все остальное. Помнится, мне, дураку, еще понравилось, что хоть моя княжна и неопытная совсем, но и не лежала безучастно – сама помогала. Слегка. И вначале, когда я ее раздевал, ну и потом тоже.
Последнее, что было до того, как мое сознание все-таки пробудилось, это стихи. Кажется, Заболоцкого я ей читал: «Очарована, околдована…» А может, Федорова: «Милая моя, милая. Милому вымолить мало…» Но это тоже помню очень смутно.
А потом к нам в окошко заглянула луна. На дворе как раз была оттепель, так что слюда от морозных узоров очистилась, вот лунный свет на те серьги и упал. Заиграли синие камушки, зарезвились. А потом он сместился к ее лицу, и я увидел зеленые, как у кошки, глаза.
«Ведьма!» – истошно закричал Хома Брут и стал торопливо креститься.
Я не кричал. Да и креститься тоже не начал. Правда, отпрянул от нее сразу – что было, то было, но страха почему-то не испытывал. Скорее уж иное – боль, опустошенность и глухую тоску. Но это поначалу, еще до того, как я велел ей уходить, заметив, что шутка у мадам ведьмы не получилась и вообще есть вещи, которые трогать не следует, иначе могу осерчать, причем не на шутку. Такой вот получился каламбур.
– А я и не шутила, – ответила Светозара. – Сокол мой ясный, я ж не ослепла – зрю, яко ты мечешься меж мной и ею, вот и решила подсобить. Думаешь, где я была?
– Где? – спросил я, уже чувствуя недоброе.
