Разумеется, видеть всю многогранную деятельность евролоббистов в Думе мне не довелось. Но то, что я увидел — две шумные кампании с думской трибуны — вполне достаточно. Они заставили меня оглядеться, и подумать: не жил ли я в предшествующие годы под пристальным вниманием этой хлопотливой публики?
Частные воспоминания
О том, что некоторых людей называют «евреи» я узнал в раннем подростковом возрасте, когда отбывал лето в пионерском лагере. В одном со мной отряде оказался рыхлый чернявый мальчишка невысокого роста, которого не любили за высокомерие и то и дело пытались поколотить. Я все время вставал на его защиту, поскольку не видел причин, за которые можно было бы учинить расправу. Вот этот мальчишка мне и рассказал, что Маркс и Эйнштейн были евреями. Что эти две фамилии очень важные, я уже знал, а вот что такое «евреи», понять мне было невозможно. Я понял лишь, что этот рыхлый мальчишка чем-то вдруг оказывается ближе к Марксу и Эйнштейну, чем все остальные.
Если бы это «открытие» не подкрепилось последующими событиями, я бы о нем скоро забыл. Но вышло так, что еврейский мальчик украл у одного из своих обидчиков часы. И был изобличен, признав на устроенной очной ставке, что сделал это из мести. Ко мне обратились как к защитнику: ты его все время защищал, что теперь с ним за это делать? Что я мог сказать? За такие вещи в мальчишеской среде положено бить. И еврейского мальчика побили. Вдали от глаз взрослых все участники этой истории ударили воришку по лицу — каждый по разу, в силу своей оценки ситуации. И я тоже, распрощавшись тем самым со своим подзащитным. Вора сильно не били. Ритуал был жесток унижением.
В дальнейшем мне не приходилось как-то пополнить свои представления о еврейском вопросе за пределами простейших тезисов советского периода: евреи — это те, кого фашисты уничтожали в газовых камерах; евреи это те, кто живет в Израиле и воюет с египтянами, палестинцами, сирийцами и т. д. В студенческие годы я узнал, что прием евреев в наш вуз был ограничен в связи с их массовым выездом в Израиль, куда они вместе со своими мозгами вывозили также и государственные секреты, которых в научной среде тогда хватало.
Табу с еврейской темы спало вместе с крушением коммунистического режима. Обнаружилось, что евреи играли особенно весомую роль в создании большевистской партии и организации революции 1917 года. Одновременно выяснилось, что первыми сверхбогачами после краха коммунистов стали опять же евреи. Это странное обстоятельство не могло не указывать на преемственность между прежним и новым режимом. Впрочем, этот вопрос не сильно занимал меня в начале 90-х. Были дела поважнее. Недавние торговцы овощами во главе с Лужковым (которого тогда еще недоброжелатели не называли «Кац») на глазах расхватывали собственность столицы. Это мне казалось более важным, чем беседы с людьми, которые кроме «еврейской темы» не могли обсуждать ничего другого.
Второе обострение «еврейского вопроса» произошло для меня в середине 90-х в период работы в Российском общественно-политическом центре, где я начал проводить достаточно рискованные семинары, посвященные национальной безопасности и национальной доктрине. Семинары были открытые, и в них то и дело принимали участие те, кого принято было называть «правозащитники». Закончилась моя работа следующим образом. Как-то в мой кабинет зашел человек с густой бородой, на его голове была широкополая шляпа. Он попросил меня рассказать о работе Центра, чтобы понять, как можно было бы сотрудничать с ним. Я рассказал о программах, которые велись в Центре. Следующий вопрос был несколько странен: а не мог бы Центр провести социологический опрос среди евреев. Я резонно заметил, что это затруднительно, потому что евреи живут в нашей стране некомпактно и не слишком часто декларируют свое еврейство. От этого социологам будет крайне трудно сделать представительную выборку. Между делом бородатый человек поинтересовался, не могут ли в этом случае появиться какие-то препятствия, если Патриарх Московский и Всея Руси выскажется против такого исследования? Я удивился: да ведь не только у меня, но и у Патриарха голова на плечах есть! Зачем ему вмешиваться в исследования, которые всего лишь установят некоторые обстоятельства жизни людей?
На том беседа и закончилась. Больше я этой шляпы и это бороды не видел. Но через короткое время руководству Центра и его учредителям стали приходить клеветнические письма на мой счет, а также появились публикации в изданиях «правозащитников» — в московской «Хронике» и парижской «Русской мысли». О том, что под крышей Центра пригреты форменные фашисты, а я покрываю их деятельность. После этого я недолго проработал в Центре и вынужден был уволиться.
Данный сюжет убедил меня в том, что еврейская солидарность действует вполне организованно. Один еврей-раввин провел со мной очную беседу и оценил меня, другой еврей-правозащитник разослал письма, а третий еврей, получивший «сигнал», обеспечил мое устранение с поста, на котором я казался опасным для некоего еврейского дела.
Впрочем, и эта история была воспринята мной лишь как мелкий фрагмент собственной биографии. Еврейское участие в революции и еврейская «семибанкирщина» вокруг Ельцина представлялись мне какими-то обособленными от моей личной судьбы явлениями. При этом я серьезно негодовал на тех участников патриотического движения, которые делали «еврейский вопрос» главным для себя, чуть ли не основой идеологии, и даже предлагали демонстративно «сжигать мосты», открыто понося евреев. Мне этот вопрос представлялся третьестепенным, а увлечение им я рассматривал как серьезную социальную или даже психическую болезнь. Меня интересовал «русский вопрос», проблемы русского народа, русских соотечественников за рубежом. И до сих пор я не изменил своего мнения: для понимания русских проблем нет никакой необходимости заниматься евреями.
Вынужденное дополнение этой позиции пришло позднее. Попав в Государственную Думу, я понял, что «еврейский вопрос» — это название душевной болезни не только тех, кого называют «пещерными антисемитами», и кто не может не выразить ненависти к евреям, какого бы вопроса он ни касался. Есть симптом болезни более опасный — шизофрения либерального и постсоветского мировоззрения, которая требует говорить о евреях только в позитивных тонах. Немалую роль здесь играют последствия «семибан-кирщины» — наличие в богатейших кругах страны евреев, финансирующих многие политический процессы, а также международное влияние еврейской диаспоры и Израиля, утвердившего в Европе крайне выгодные для себя политические мифы о страданиях евреев, за которые, будто бы, европейцы (включая русских) должны расплачиваться беспрерывным покаянием, безоговорочным принятием любой точки зрения евреев (например, в трактовках исторических событий) и безоговорочным осуждением всего, что евреям не нравится.
В Государственной Думе мне доказали, что «еврейский вопрос» есть, и он является для России вопросом весьма существенным, прямо относящимся к проблеме выживания нации и государства. Решение «еврейского вопроса» в существующей его постановке невозможно без уничтожения европейских наций. Для русского народа этот миф плодит новых паразитов, живущих за счет русских, и создает механизмы расправ с русскими патриотами.
