– Это поразительно! – восклицал Сахаров, взмахивая руками. – Я уверен, что самые обыкновенные, банальные зеркала еще откроют нам всем очень много сюрпризов. Я понимаю, вы – не ученый, но, может быть, вы слышали что-нибудь о хроноплавании?
Хомяков отрицательно помотал головой.
– А между тем это очень интересно. Это – оригинальная работа по космологии, связанная с барионной асимметрией Вселенной, в которой объясняется возникновение неоднородности распределения вещества исходя из квантовых флуктуаций спектральных особенностей зеркальных амальгам.
Хомяков поднял руку:
– Андрей Дмитриевич, умоляю, как-нибудь попроще можно?
– Можно. – Сахаров заговорил быстрее. – Если проще, это, по сути, первый, пускай и теоретический, шаг к удивительному открытию, связывающему структуры головного мозга каждого человека с неким единым информационным центром, который условно можно назвать Вселенной. Чудодейственное воздействие на мозг человека можно будет осуществить, создав обыкновенное зеркало с заранее рассчитанной амальгамой.
– Не может быть! – всплеснул руками Хомяков и затаился, ожидая продолжения.
– Вы только представьте! Если правильно подобрать формулу зеркальной амальгамы, она может влиять на сознание человека, на его способности, структуру мышления и многое другое. Например, если поместить человека между двумя большими зеркалами…
…Хомяков вздрогнул.
Конечно, палата в сумасшедшем доме располагала к видениям, но чтобы так реалистично всплыл вчерашний разговор с Сахаровым, такого в практике Александра Валентиновича еще не было. Сфокусировавшись на сидящем перед ним Сиротине, оживленно что-то рассказывающем, Хомяков вдруг резко его перебил:
– Николай Владимирович, извините. А можно еще раз поподробнее мне рассказать, каким образом этот ваш Арнольфини был допущен венецианским Советом к сведениям о будущем?
Сиротин окинул взглядом свою камеру, как будто пытаясь найти поддержку у невидимых слушателей, развел руками и проговорил:
– Ну, я ведь уже рассказывал. Хорошо, давайте еще раз. Он, используя свое богатство и связи, пытался добиться изготовления для себя особенного зеркала, при помощи которого мог бы вернуться назад в СССР. Долгое время он жертвовал огромные суммы на деятельность Совета Десяти. За это ему иногда позволялось встать между двумя большими зеркалами…
– Между двумя зеркалами, – эхом повторил Хомяков.
– Да. И увидеть там картины из будущего.
– А почему он решил, что это будущее? И почему он решил, что это непременно сбудется?
– Он же видел не только отдаленные события, до которых века и века. Ближайшие тоже видел, и несколько из них успели сбыться за те десять лет, которые он там прожил. Например, видел, как схватили, а потом сожгли Жанну д’Арк.
– Хорошо. А почему перед ним предстали события преимущественно из будущего СССР?
– Он рассказывал, что зеркала как будто взаимодействовали с его мозгом и сами выдавали картины, которые ему были наиболее интересны. Как в кино.
– Жанна д’Арк, например, – усмехнулся Хомяков.
– Почему нет? Он же знал про нее еще из школьной программы, вот ему и показали, как все было на самом деле.
– Ну и что же будет у нас со страной? Вы не забывайте, что у нас сейчас у руля, между прочим, не маразматичный Леонид Ильич, а Юрий Владимирович, который…
– Который очень скоро умрет, – перебил его больной.
– Что за пессимизм, – упрекнул его Хомяков.
– Да, умрет, – упрямо повторил Сиротин. – Очень многое изменится. И если прямо сейчас не принять мер, весь Советский Союз распадется на множество государств, постоянно воюющих друг с другом. Армения будет воевать с Азербайджаном, Осетия – с Ингушентией, Грузия – с Абхазией, Украина – с Россией. Польются реки крови.
– Ну, уж Украина с Россией – это, согласитесь, перебор, такое точно невозможно, – усмехнулся Хомяков и осекся под пристальным взглядом больного. «Да, пожалуй, его необходимо устранять. Вот чего Совет Десяти его так боится», – пронеслось в голове у Александра Валентиновича. – Хорошо, Николай Иванович, я все это доложу руководству и постараюсь правильно истолковать ваши прошения. Думаю, все получится. Надо только немного подождать, – закруглился визитер.
– Опять ждать, – тоскливо вздохнул Сиротин.
– Ну, ничего, – попытался успокоить его Хомяков. – Может быть, совсем недолго осталось. – «Знал бы ты, насколько недолго», – пронеслось в голове. Хомяков протянул Сиротину руку, которую тот неуверенно пожал. Было немного жаль его, этого невезучего парня, но невыполнение задания Совета Десяти было чревато такими последствиями для самого Хомякова, что лучше было даже не представлять, и он нехотя опустил руку в карман, где лежало небольшое зеркальце. – А вы пока не раскисайте, авось немного осталось, а то вон как опустились. Душ, зарядка, ежедневное бритье… Вы же чекист, а посмотрите, как выглядите. Он, достав зеркальце, поднес его к лицу Николая Ивановича, мысленно отсчитывая секунды.
Досчитав до пяти, он убрал его, торопливо пожелав всего наилучшего, быстро вышел из палаты. Хотелось оглянуться, но он сдержал себя. Ни к чему, а то потом приснится еще.
У ворот психиатрической лечебницы Александр Валентинович остановился перед гигантской лужей, растянувшейся во всю ширину улицы Июльских Дней. Редкие машины проезжали по ней, разбрызгивая грязную талую воду на неровные бордюры выщербленного тротуара. Хомяков прошел несколько десятков метров вдоль этой лужи, потом достал зеркальце из кармана, завернул его в носовой платок, положил на асфальт и несколько раз сильно припечатал каблуком, нещадно измельчая в крошку древнее творение венецианских мастеров. Потом аккуратно поднял платок с земли и высыпал осколки в стоящую рядом заплеванную урну. Следом выкинул и сам платок. Все инструкции были выполнены безукоризненно. Можно было возвращаться в Москву.
Глава XXVII
Смерть Сталина. Москва, 1952 год
Скромный особнячок за высоким забором на Садово-Кудринской улице почему-то стоял не в один ряд с другими домами, а был метров на пятьдесят сдвинут в сторону от Садового кольца, затаившись в глубине небольшого садика, как будто прячась от взглядов случайных прохожих. Впрочем, прохожие и сами старались обходить этот дом стороной, боясь вслух произнести имя его хозяина. Здесь проживал Лаврентий Павлович Берия. Да и вид рослых солдат НКВД, постоянно дежуривших у высокого забора, тоже внушал определенные опасения. Мало ли что может не понравиться в тебе бдительным служивым, а тогда поди объясни, что ты шел мимо, а остановился с одной целью – прикурить. Могут такого огоньку поднести – не брови с ресницами опалит, а вся жизнь синим пламенем сгорит.
Вот почему сам хозяин особняка, выходя из машины, посторонних людей на улице никогда не видел. И это на улице, а уж внутри дома и говорить не приходится! Чтобы кто-то прошел незамеченным, миновав его оркестр (а именно так за глаза называли бериевскую личную охрану, переносившую оружие в футлярах для музыкальных инструментов), такое и вовсе было неслыханно. Однако сегодня что-то было не так, и когда Лаврентий Павлович зашел в свой кабинет, он сразу почувствовал, что находится здесь не один. Оцепенение прошло быстро, и виду, что обнаружил постороннего, он не подал. Только, вопреки обыкновению, не стал зажигать верхний свет, а принялся, насвистывая, деловито копаться в столе, извлекая из верхнего ящика какие-то бумаги. Наконец, небрежно бросив на темно-зеленое сукно стола четвертую по счету папку, он задвинул ящик и ухватился за ручку среднего, где у него хранился ТТ.
