Сотни снарядов и авиабомб обрушились на Брестскую крепость и погранзаставу. Рушились и горели дома командного состава и казармы. Под обломками гибли жены и дети офицеров. Огненный смерч сметал все на своем пути. В зареве пожаров поблекло утреннее солнце…
Капитан Федоров тряхнул головой, чтобы освободиться от жутких воспоминаний тех первых дней войны, и снова склонился над дневником. Его автор со скрупулезностью аптекаря день за днем описывал путь 134-го пехотного полка «Дойчмейстер» по советской земле. С течением времени тон записей становился все более нервным и раздражительным.
В ноябре 1941 г. автор писал:
«Продвижение все ухудшается. Противник укрепляется. Часто в селах квартиру приходится завоевывать с оружием. Начались дожди. Мы застреваем по колено в грязи. Машины и повозки безнадежно вязнут или скатываются на обочину. Днем и ночью слышны крики и ругань…
Далее он продолжал:
«Все мы удивлены, как выглядит Россия. У многих пропала надежда на хлебный рай на Украине. Мы возмущены тем, что увидели в этом «раю» Советов. Полное бездорожье. Крытые соломой глиняные домишки с маленькими окошками. Кроме полуразрушенной халупы, пары курей и одной свиньи крестьянин ничего не имеет. И это называется рай Советов!?»
Еще большее изумление у автора дневника вызывали растущее сопротивление войск Красной армии и отчаянные ночные атаки окруженцев. Они, русские, не желали сдаваться и не хотели подчиняться «новому» фашистскому порядку, так милому его сердцу. Порядку, в котором его идол и властелин Гитлер отводил этим недочеловекам, славянам и евреям, лишь одно место — за колючей проволокой лагерей смерти.
В декабре сорок первого автору было уже не до дневника. Полк втянулся в затяжные, кровопролитные бои, и записи стали носить отрывочный характер. Они были проникнуты ненавистью к противнику, который никак не хотел сдаваться на милость победителя. Следующий, 1942 г. принес ему одни только разочарования. Половина полка полегла на подступах к Сталинграду в прокаленных жгучим солнцем донских степях. Неторопливые воды великой русской реки Волги стали непреодолимой преградой на пути 134-го пехотного полка. В сталинградском «котле» бесславно закончились вековой путь и история «Дойчмейстера», а с ними и жизнь большинства его командиров и солдат. Вместе с ней оказалась похороненной и тщеславная мечта Бойе. В семье мелкого лавочника из Берлина так и не дождались появления нового Бисмарка.
Капитан закончил читать дневник и затем тряхнул бумажный пакет. На стол посыпались фотографии. Горящие дома, взорванные церкви, истерзанные тела красноармейцев и мирных граждан. Эту единственную улику в руках военных контрразведчиков Бойе отмел и все свалил на оберлейтенанта Эверста из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, неделю назад погибшего под обломками дома в Сталинграде.
И здесь профессиональный опыт и интуиция подсказывали Федорову, что за этими строчками из дневника могла таиться страшная для Бойе правда. Он продолжил допрос. Но полковник полностью отвергал все подозрения и категорически отрицал свою причастность к тем преступлениям, что бесстрастно запечатлел объектив фотоаппарата.
На следующий день все повторилось — Бойе стоял на своем. И Федорову, у которого в условиях постоянно меняющейся обстановки на фронте не было достаточно оперативных и иных возможностей организовать его глубокую разработку, ничего другого не оставалось, как отправить подозрительного полковника в армейский сборно-пересылочный пункт проверки.
Там Бойе тоже долго не задержался. Косвенные улики, фотографии в руках армейских особистов и на этот раз не сработали. Оперативная разработка также ничего не дала. Он крепко держал язык за зубами и мало распространялся о своей службе и боях, в которых участвовал 134-й пехотный полк. За те несколько недель, что Бойе находился на фильтрационном пункте, оперативники и следователь так и не смогли вывести его на чистую воду. Свидетелей военных преступлений, в совершении которых он подозревался, за все это время в числе пленных не оказалось.
По завершении предварительной проверки Бойе отправили с очередным этапом в глубокий тыл.
Конечным пунктом назначения для него стал красногорский спецлагерь, затерявшийся в густых марийских лесах. В нем содержались пленные офицеры и генералы вермахта. Чистый барак с отдельной комнатой, где жил Бойе с тремя старшими офицерами, сносная пища и работа по желанию в столярных мастерских или на заготовке леса ничего общего не имели с теми страшными рассказами об ужасах советских лагерей, о которых трубила геббельсовская пропаганда. Для Бойе и сотен других военнопленных потянулись дни, похожие один на другой. Монотонное течение лагерной жизни время от времени нарушали скупые новости о положении на фронтах, приходившие в лагерь с очередной партией пленных, или суд над разоблаченным военным преступником. Это местная контрразведка не дремала и упорно копала под тех, кто засветился на связях с гитлеровскими спецслужбами, на участии в карательных операциях против партизан и в зверствах над местным населением и советскими военнопленными.
По мере того как части Красной армии все дальше продвигались на запад, судебные процессы над военными преступниками происходили все чаще и чаще. На освобожденных от оккупантов территориях заговорили мертвые и уцелевшие после карательных расправ свидетели их злодеяний.
Бойе по-прежнему оставался крепким орешком для контрразведчиков. Месяц шел за месяцем, а его дневник продолжал оставаться для них неразгаданной загадкой. Сам он не горел желанием раскрывать ее перед ними и продолжал валить все на оберлейтенанта Эверста из отдела пропаганды 44-й пехотной дивизии, под диктовку которого, по словам Бойе, он писал эту «пропагандистскую агитку». Ничего не дали и настойчивые поиски его сослуживцев по другим лагерям военнопленных. А те немногие, что нашлись, предпочитали не распространяться о своей службе в 134-м пехотном полку. Но контрразведчики не теряли надежды и продолжали оперативную разработку Бойе. В конце концов их терпение было вознаграждено.
26 сентября к ним поступили агентурные данные, косвенно указывавшие на то, что именно Бойе мог быть причастен к тем преступлениям, которые запечатлел объектив фотоаппарата. Накануне во время беседы в узком кругу он проговорился, что с 1936 по 1938 г. служил командиром батальона СС в Гамбурге. Позже, когда в лагерь просочились слухи о временных победах фашистов в Крыму, Бойе с нескрываемой радостью заявил своим собеседникам: «С этим сбродом вскоре будет покончено! Нельзя терять веру в себя и Германию!»
Спустя несколько дней контрразведчики получили еще одну важную оперативную информацию. Она придала новый импульс разработке Бойе. Агент сообщил, что старший оперуполномоченный капитан Сергей Савельев и начальник отдела подполковник Федор Пузырев рассчитывали давно услышать: «Полковник Бойе очень опасается истории со своей «книжкой». Это лишний раз убедило их в том, что они ведут работу в правильном направлении.
Теперь основные свои усилия оперативники и следователь сосредоточили на поиске свидетелей преступлений, совершенных Бойе. Прошло еще некоторое время, и их упорство было вознаграждено. В лагерях для военнопленных № 27 и № 171 нашлись бывшие его сослуживцы: командир 1-го батальона майор Поль Эбергард и унтер-офицер из 2-го артдивизиона Пауль Сухич. Их подвергли перекрестному допросу. Спасая себя, они недолго упирались и покрывать преступления бывшего командира ни тот, ни другой не стали.
