– Может, и так.
– Мои глаза ничего не значат, – заявила она чуть погодя и не очень уверенно.
– Для меня твои глаза, как и твое сердце, означают абсолютно все.
Она замолчала, размышляя о чем-то.
– А для меня абсолютно все – это моя воля.
И после паузы повторила это так, словно выталкивала слова из своего тела:
– Моя воля – это все.
– Я согласен с Идрисом и тобой насчет воли, но меня больше интересует, на что эта воля направлена.
Она сменила позу, положив локти мне на плечи.
– Скажи, когда ты был в тюрьме, то есть в неволе, – медленно произнесла она, – тебе случалось хоть раз утратить свою внутреннюю волю?
– Случаи, когда тебя приковывают к стене и забивают ногами до потери пульса, тоже считаются?
– Возможно. Если ты при этом терял волю. Скажи, им удавалось хоть ненадолго лишить тебя воли?
Я задумался над этим. Вновь я плохо ее понимал и при этом не был уверен, что мне понравится то, что я в конце концов смогу понять. А на ее большой вопрос нашелся маленький ответ:
– Да, можно сказать и так. Ненадолго.
– Меня однажды тоже лишили воли, – сказала она. – И я скорее пойду на убийство, чем позволю такому случиться вновь. Я убила человека, сделавшего это со мной, чтобы он не сделал то же самое с другой мной где-нибудь в другом месте. Больше никто никогда не лишит меня воли.
Это заявление напомнило мне крик окруженного карателями повстанца: «Живым вы меня не возьмете!»
– Я люблю тебя, Карла.
Она молчала; не было слышно даже ее дыхания.
– Ты подсел на это, как на наркоту? – спросила она через какое-то время.
– Вовсе нет. У меня лишь одно пагубное пристрастие: правдивость.
Она слегка отстранилась, опираясь на локти, и вновь замолчала.
– Согласись, что разговор на байке вышел занимательным, – сказал я наконец.
– Соглашусь, когда услышу от тебя что-то дельное. А пока что твои мысли как перекати-поле, Шантарам.
– Хорошо. Тогда к делу. На вершине горы ты начала разговор о Ранджите, а я его не поддержал. Но сейчас, на байке, я готов продолжить. Объясни мне такую вещь: если у Ранджита мало шансов стать долгожителем в Бомбее, почему он не скроется вместе с тобой в каком-нибудь тихом местечке, предварительно продав свой бизнес?
– Он рассказал тебе о бомбе, да?
– Так он и тебе о ней сообщил?
– Он упомянул про твой совет уволить шофера. Кстати, ты оказался прав. Его подкупили.
– Постой, как же так? Ранджит меня буквально умолял не говорить тебе об этом случае, а затем пришел домой и сам тебе все выложил?
– Он же политик. А политика это не столько обман, сколько умение догадаться, когда обманывают тебя.
– Однако ты не ответила на мой вопрос. Почему он не скроется, прихватив свои деньги? Их у него предостаточно.
Она рассмеялась, застав меня врасплох, поскольку я не видел в своих словах ничего смешного и не видел ее лица, чтобы предугадать такую реакцию.
– От игры нигде не скроешься, если ты в нее ввязался, Лин, – сказала она.
– Мне нравится наш разговор: намек на намеке и все без расшифровок.
– Где бы игра тебя ни захватила, – сказала она, наклоняясь ближе и касаясь дыханием моей шеи, – и что бы она собой ни представляла, тебе уже не сорваться с этого крючка. Разве я не права?
– Мы сейчас говорим о Ранджите или о Карле?
– Мы с ним оба игроки.
– А я, как ты знаешь, не любитель азартных игр.
– Некоторые игры стоят того, чтобы в них ввязаться.
– Например, такие, где на кону стоит власть над всем Бомбеем?
Я почувствовал, как она напряглась, вновь от меня отдаляясь.
– Как ты это узнал?
– Догадаться нетрудно. У Ранджита амбиций выше крыши, это сразу видно. И у него серьезные враги.
Она молчала у меня за спиной, и я не мог хотя бы гадать по лицу о ходе ее мыслей. Разговоры на байке имеют свои минусы.
– Ранджит – это псевдохороший парень, затесавшийся в компанию откровенно плохих парней, – сказала она.
– Псевдохороший? Обычно такие дадут фору явным плохишам.
– Ну, плохиши и так недурно справляются, – ответила она со смешком.
– А ты зачем ввязываешься в эти игры? Тебе-то какой резон?
– Я играю, потому что в этом я сильна. Я игрок по натуре.
– Оставь это дело, пока не поздно. Пусть Ранджит играет в политику, если ему так приспичило, но тебе лучше держаться от этого в стороне.
– Ты волнуешься за нас с Ранджитом или за нас с тобой?
– Я волнуюсь за тебя. Если бы мы разговаривали не на байке, я бы, наверное, не решился это сказать. Только не тебе в глаза. Мне очень не нравится то, что сейчас происходит. Ранджит не имеет права подвергать тебя риску. Никакие амбиции того не стоят.
– Надо будет купить мотоцикл, – сказала она, вновь прижимаясь ко мне и, судя по голосу, улыбаясь. – А ты меня научишь его водить.
– Это не шутки, Карла. Ранджит самонадеянно дразнит нечто жуткое, до поры сидящее в клетке, но рано или поздно оно оттуда вырвется.
– Почему мы вообще об этом говорим?
– Предлагаю вот что. Пусть Ранджит занимается политикой, и я попрошу своих друзей за ним приглядывать. Но тебе совсем не обязательно быть женой Ранджита здесь. Ты вполне можешь быть его женой где-нибудь далеко отсюда. Например, в Лондоне.
– В Лондоне?
– Многие индийские жены уезжают в Лондон от своих мужей.
– Но я бомбейская девчонка, йаар. Что мне делать в Лондоне?
– Ты еще и американка, а также швейцарка и вообще гражданка мира. Ты могла бы купить и обставить жилье в Лондоне на имя Ранджита и на деньги Ранджита. Надеюсь, он там будет появляться не часто. Ты отлично устроишься в Лондоне – в Бомбее ведь устроилась. Главное, чтобы у тебя была возможность в любой момент исчезнуть из виду, уйти без оглядки.
– Ты не сказал, чем я буду заниматься в Лондоне.
– Будешь сидеть тихо и не высовываться. Можешь пустить в оборот деньги, которые останутся после покупки жилья, и сколотить собственный капиталец, чтобы потом не нуждаться в чужих деньгах.
– Вот даже как?
– Да. Главная причина, по которой так много людей хочет разбогатеть, – это желание быть свободным. А свобода подразумевает, что тебе не нужны чужие деньги.
– И как ты себе это представляешь?
– Ты можешь урезать расходы, накопить денег и внести первый взнос при покупке нового дома, чтобы потом сдавать его в аренду. Ты же умница. В короткий срок ты сможешь превратить один дом в пять.
