На мне по-прежнему был бронежилет с надписью «ПРЕССА». Хорст обращался к коллеге-репортеру. Что ж, идти на контрольный пункт лучше вдвоем. Сон подождет.
– Ты на кого работаешь?
– На «Шпигель», – ответил Хорст. – Вообще-то, я фрилансер. А ты?
– Ты давно здесь?
– Относительно. Видишь, уже запомнил, когда лучше всего являться на контрольный пункт.
– Я умыться успею?
– Успеешь, если по-быстрому.
Я бросился в номер, разделся, принял холодный душ и через шесть минут уже снова застегивал на себе жилет со слитками.
По лестнице я спустился бегом, но в вестибюле никого не было. Занималась заря, и в окна лился такой же неяркий свет, как свет электрических ламп в вестибюле: свет без теней.
Тишину нарушил еле слышный шорох – снаружи усердно трудились садовники.
Я пересек широкую веранду, выходящую на открытую рану газона, – эту рану беспрестанно пытались залечить джунгли. Семь человек атаковали заросли – рубили, резали, подстригали, выпалывали и опрыскивали ростки гербицидом. Город вел бесконечную войну с природой.
В ожидании Хорста я наблюдал за садовниками. Джунгли вещали голосом ветра: «Дайте нам четверть века. Уходите отсюда, возвращайтесь через двадцать пять лет, увидите – мы все залечим».
– Эх, мне бы таких работников, – вздохнул Хорст, подходя ко мне. – У моей подруги ферма в Нормандии – прекрасное место, природа и все такое, только за ним уход нужен. Эти ребята быстро бы его в порядок привели.
– Это тамилы, – сказал я, глядя, как они снуют по сверкающей росистой траве. – Они вездесущи, как ирландцы. В Нормандии наверняка есть тамилы.
– Откуда ты знаешь, что они тамилы? – с сомнением в голосе произнес Хорст.
– Здесь только тамилы занимаются грязной работой.
– А, тогда конечно! – захохотал он.
Мне было не смешно. Я не смеялся.
Хорст оборвал смех и наморщил лоб:
– Так что ты там говорил, на кого ты работаешь?
– Я не говорил.
– Весь такой загадочный…
– Все эти перестрелки – сплошная показуха. Настоящую войну ведем мы, журналисты.
– Ты что несешь? – испуганно осведомился Хорст. – Я просто спросил, из какого ты агентства.
– Понимаешь, если мы с тобой подружимся, а я узнаю что-то интересное, а потом окажется, что ты украл мои новости, придется мне тебя отыскать и хорошенько поколотить. А это не дело.
Он прищурился и окинул меня понимающим взглядом:
– А, так ты из Рейтер! Так бы сразу и сказал. Эти мудаки ни с кем новостями не делятся.
Мне захотелось кофе. Анкит тронул меня за плечо, протянул бокал, наполненный каким-то напитком.
– Простите великодушно, сэр, но, по-моему, вам не мешает подкрепиться, – произнес портье. – С вашего позволения. Сегодня у вас тяжелый день.
Я осушил бокал, в котором оказался великолепный херес, и заявил:
– Анкит, похоже, мы с вами только что породнились.
– Прекрасно, сэр, – учтиво ответил он.
– Послушай, а можно выяснить, есть ли у этих ребят разрешение на работу за границей? – обратился Хорст к Анкиту.
Я резко вскинул руку, не давая портье ответить:
– Ну что, Хорст, пойдем, пока медведи в лесу не проснулись.
– Медведи? – переспросил он с резким немецким акцентом. – Нет тут никаких медведей, одни тигры. Тамильские тигры. Совершенно безумные. У каждого в кармане капсула с цианидом, на случай если их поймают.
– Надо же.
– Они не догадываются, что из-за этих самоубийств их ненавидят еще больше.
– Мы пойдем на контрольный пункт или как? – спросил я.
– Пойдем, пойдем. Штаны не поджигай.
– Что-что?
– Штаны не поджигай, – сердито буркнул он и зашагал по газону.
– Не надоело еще командовать? – сказал я, следуя за ним.
Военные действия в Тринкомали прекратились несколько месяцев назад. Немецкие сотрудники «Шпигеля» вернулись в Германию, а Хорст, австрийский фрилансер, остался в городе, надеясь в отсутствие конкурентов раздобыть материал для эксклюзивного репортажа, точнее, предполагая, что «тамильские тигры» развернут здесь очередное наступление и он, проницательный ясноглазый Хорст, первым возвестит о начале нового конфликта.
Этот высокий крепкий парень, умный и хорошо образованный, с подругой на ферме в Нормандии, мечтал о возобновлении военных действий в Шри-Ланке. Недаром Дидье однажды заявил мультимедийному магнату Ранджиту, что журналистика – это лекарство, которое порождает болезнь.
С четверть часа мы шли и беседовали о Хорсте.
– У тебя камера есть? – спросил он.
– По-моему, у охранников на контрольном пункте аллергия на чужие камеры. Они предпочитают собственные, с решетками.
– Верно, – кивнул Хорст. – Но вчера, впервые за несколько месяцев, на дороге появилась отрезанная голова.
– И что?
– Если сегодня появится еще одна, я фотографиями не поделюсь.
– Ладно.
– Я ж не виноват, что ты фотоаппарат не взял.
– Понятно.
– Я просто предупреждаю, чтобы ты потом не обижался.
– Хорст, мне не нужны снимки отрезанных голов. Я даже думать о них не желаю. Если попадется, забирай ее себе.
Через пятьдесят метров мы наткнулись на отрезанную голову.
Сначала я решил, что это злая шутка – тыква или дыня на палке. Подойдя чуть ближе, я понял, что это голова подростка, лет шестнадцати-семнадцати, насаженная на отрезок бамбукового ствола. Бамбук воткнули в грунт на обочине так, чтобы лицо убитого было обращено к лицам живых на дороге.
Глаза зажмурены, рот широко раскрыт.
Хорст возился с фотоаппаратом и повторял:
– Ну, говорил же я… Говорил же…
Я не останавливался.
– Ты куда? – окликнул он.
– Догоняй.
– Ты что, здесь в одиночку опасно! Я поэтому хотел, чтобы мы вдвоем пошли. Тебе же лучше, если подождешь со мной.
Я пошел прочь.
– Второй раз за два дня! – крикнул Хорст мне вслед. – Это неспроста. Я как чувствовал. Хорошо, что я задержался.
Он торопливо щелкал затвором фотоаппарата.
Шелк-щелк. Щелк-щелк.
Убийство – это преступление, но голова на колу – грех, а грех необходимо искупить. Сердцем мне хотелось вернуть голову убитого паренька его родным, помочь отыскать труп, похоронить, как полагается. Однако повиноваться велению сердца я не мог, хотя все во мне взбунтовалось. Я не смел даже выдернуть кол и опустить отрубленную голову на землю. На мне был жилет, набитый золотыми слитками и бланками паспортов; я – контрабандист, приехал сюда с фальшивым паспортом и фальшивым журналистским удостоверением. Я не имел права вмешиваться.
