– Всем бывает тоскливо. Ты молода, а жизнь богата и полна невероятных чудес. Мы не имеем права транжирить отведенные нам часы и минуты, а тем более – отказываться от них. Мы вправе лишь прожить свою жизнь. Так что выбрось всю эту муть из головы. И не вини себя. Все устроится. Винсон – отличный парень. Он умеет ждать. А ты хорошенько все обдумай, разберись в своих чувствах и прими решение. А все остальное – чепуха. Не опускай руки, борись за свое.
– Ты прав, конечно, но иногда на душе так пасмурно…
– Ранвей, ты хорошая, умная девушка. Тебе, как и мне, выпала тяжелая доля. Жизнь нас обоих потрепала, но ты справишься. Вот, к примеру, меня совсем недавно полиция искала… Ты пошла на поправку, прекрасно выглядишь. Обязательно поговори с Идрисом, он плохого не посоветует.
– А ты – преступник, – неожиданно заявила она.
– Ну да.
– А может хорошая женщина полюбить преступника? Скажи, может?
На моей памяти такое случалось, но редко.
– Да, конечно, – ответил я.
Она недоверчиво поглядела на меня.
– Знаешь, поговори с Винсоном о преступлении и наказании, – сказал я, не желая ее переубеждать. – Не мое дело, как люди на жизнь зарабатывают.
– А Стюарт человека убил…
– Послушай, если хочешь поговорить о Винсоне, лучше его сюда пригласить, – ответил я, глядя на людей, собравшихся небольшими группками на белом плато.
– Нет, рано еще, – прошептала она.
Я встал. Ранвей тоже поднялась и нерешительно произнесла:
– А тебе никогда не хочется, чтобы все в жизни было иначе?
– В тебе говорит сожаление.
– Сожаление? – недоуменно переспросила она.
– Ну, знаешь, это как при киднеппинге, когда требуется доказательство жизни…
– Как это?
– Когда ведут переговоры о выкупе, от похитителей обычно требуют доказательство жизни, хотят удостовериться, что похищенного человека не убили. Просят видеозапись или телефонный разговор. Доказательство жизни.
– Ну и что?
– Так вот, сожаление – это доказательство души, Ранвей. Если бы ты ни о чем не сожалела, то была бы не хорошим, а дурным человеком. И Винсон бы не сходил по тебе с ума. Сожаление – хорошее чувство. А когда оно утихает, то становится еще лучше. Оно обязательно утихнет.
Мы вернулись в центр плато, где к нам присоединился Винсон. Его улыбка напоминала пустынный пляж.
– Стюарт, мне надо поговорить с Идрисом, – сказала Ранвей. – Освобожусь через двадцать минут.
– Ладно, – с улыбкой кивнул он, провожая девушку влюбленным, щенячьим взглядом.
– Винсон, зачем ты сюда приехал? – спросил я.
– Меня Ранвей типа убедила. Они с Карлой долго разговаривали… Ох, а Карла – такой человек… Только я мало что понял из того, о чем она говорила.
– Мало – это уже много. Она очень умная.
– А как ты с ней познакомился?
– Она мне жизнь спасла, – ответил я. – Гляди-ка, уже костер разожгли. Давай там подождем.
– Хорошо, – согласился он.
Ученики готовили ужин, украшали алтарь перед вечерней молитвой. Я попросил их собрать тарелку сластей для настырного призрака и отнести ее Сильвано.
У костра пока не сидел никто. Мы с Винсоном устроились на ящиках, глядя сквозь языки пламени на Ранвей, которая беседовала с Идрисом в пятидесяти метрах от нас.
– Знаешь, я и сам хотел сюда приехать, – сказал Винсон. – Да, прими мои соболезнования. Лиза была замечательным человеком.
– Спасибо, – ответил я. – Спасибо и за то, что на поминки пришел.
– Не стоит благодарности. Мы польщены, что нас пригласили.
– Как Ранвей?
– Ну, не знаю… – Он задумчиво почесал щетину на подбородке, нерешительно подбирая слова, потом вздохнул и опустил руку. – Она горюет. Иногда мне кажется, ей нужен психотерапевт, чтобы она разобралась в своих чувствах, справилась с утратой… Хотя, по-моему, я ее лучше поддержу.
– Нет, она сама должна с этим справиться.
– Да, конечно, но попозже, когда она чуть-чуть придет в себя…
– Нет, именно сейчас.
– Но она еще не…
– Она должна уметь о себе заботиться, Винсон, так же как и ты должен в первую очередь заботиться о себе. Дай ей самой во всем разобраться, все перепробовать.
– Как это?
– Поддерживай ее во всех начинаниях, не оставляй, но дай ей время. Она сама должна осознать, созданы вы друг для друга или нет, – сказал я – человек, который сам не мог остаться с любимой женщиной, потому что на нем лежала тень утраты.
Да кто я такой, чтобы советы давать?!
– Не мне тебе советы давать, – вздохнул я. – Все мы делаем ошибки, Винсон, такова человеческая натура. Просто надо поступать по совести, стараться изо всех сил. Рано или поздно найдется тот, кто это оценит, верно?
– Верно, брат! – воскликнул он, хлопнув меня по плечу. – Знаешь, я однажды к дилеру своему ходил, на Нул-базар, и с Конкэнноном случайно столкнулся. Он все на трость опирался, черную такую, вместо набалдашника – серебряный череп. Внушительно типа выглядит. Наверняка в трости клинок спрятан.
– Ага. А он не говорил, где теперь живет?
– Не-а. Ходят слухи, что обосновался на окраине, в Каре. Но про него всегда слухи ходят. Кстати, он тобой интересовался.
– И что сказал?
– Спросил, где австралийский арестант.
– А ты ему что ответил?
– Ну, что, мол, не знаю, как на хитрые вопросы отвечать. Повезло еще, что он был в хорошем настроении. В общем, я оттуда смылся побыстрее. Когда мы с ним только познакомились, он был нормальным человеком, но теперь… Нет, от него лучше держаться подальше.
– Да, на него сейчас многие в обиде.
Идрис и Ранвей встали, и мы направились к ним. Сильвано, взвалив ружье на плечо, шел следом.
– Так ты не останешься ночевать? – спросил Идрис, взяв Ранвей за руку.
– Нет, спасибо, учитель. У Стюарта помощница по хозяйству приболела, не хочется ее одну оставлять.
– Что ж, передай ей мое благословение. И приезжайте ко мне почаще.
Ранвей преклонила колени, коснулась земли у ног учителя. Винсон дружелюбно пожал ему руку.
– Спасибо вам за гостеприимство, – сказал он.
– Всегда пожалуйста, – ответил Идрис.
Сильвано подозвал двух парней и объяснил Винсону:
– Вас проведут ученики, вступившие на путь добродетели. Один будет освещать факелом дорогу впереди, другой – сзади.
– Еда для духа-сладкоежки завернута в красную ткань, – сказал я Ранвей. – У подножья ваши проводники покажут водителю, где остановиться, и посветят тебе на тропинке к реке.
