– Помню эту историю.
– В той же газете прошла целая серия публикаций, требовавших смертной казни еще для одного из моих друзей.
– Да, но…
– И вот сейчас ты просишь…
– Прошу тех же самых людей о защите для Карлы, все верно. Я понимаю, это можно назвать лицемерием и беспринципностью. Однако мне больше не к кому обратиться. У этих фанатиков есть свои люди повсюду. Полиция, армия, учителя, профсоюзы, госслужащие – все ими охвачено. Единственная структура, в которую не проникла зараза…
– Это мафия.
– Именно так.
Это было по-своему даже забавно. Я поднялся, взяв чехол с саблей в левую руку. Он поднялся одновременно со мной.
– Расскажи Карле все, – посоветовал я. – Все, что ты скрывал от нее об этом деле. И пусть она сама решит, оставаться ей или на время исчезнуть.
– Я… да, конечно. Так мы с тобой договорились? Насчет Карлы?
– Нет никаких договоров. И никаких «мы с тобой». Есть ты, и есть я, помнишь?
Он улыбнулся и хотел еще что-то сказать, но вместо этого вдруг порывисто меня обнял.
– Я знал, что на тебя можно положиться. Ты все сделаешь правильно, – сказал он. – Что бы ни случилось.
При объятии я едва не уткнулся носом в его шею и сразу почувствовал запах духов – женских духов, – совсем недавно впитавшийся в его рубашку. Это были дешевые духи. Не духи Карлы.
Он был с какой-то шлюхой в номере отеля всего за несколько минут до того, как попросил меня позаботиться о его жене. О женщине, которую я все еще любил.
Только теперь мне открылась истина, повиснув на незримой, туго натянутой струне наших встречных взглядов в ту минуту, когда я прервал объятия и оттолкнул от себя Ранджита. Да, я продолжал любить Карлу. Понадобился запах чужой женщины на его коже, чтобы я наконец признал правду, два года кругами ходившую поблизости, как рыскает волк вокруг лесного костра.
Я в упор смотрел на Ранджита, думая об убийстве и одновременно испытывая жгучий стыд перед Лизой: взрывоопасная смесь, скажем прямо. Он неловко переминался с ноги на ногу, пытаясь по взгляду угадать мои намерения.
– Что ж… о’кей, – сказал он и сделал шаг назад. – Пожалуй, я пойду…
Я проследил за тем, как он выходит из дверей отеля и забирается на заднее сиденье «мерседеса». Перед тем как захлопнуть дверцу, он тревожно огляделся – то был взгляд человека, слишком часто и слишком легко наживающего врагов.
Я посмотрел на Лизу, которая в этот самый момент здоровалась за руку с молодым человеком, подошедшим к их столику. Я знал, что Лизе он неприятен. Однажды она охарактеризовала его следующим образом: «Очень скользкий тип – еще более скользкий, чем кальмар, когда нащупаешь его в кармане прорезиненного плаща дождливой ночью». Будучи сыном крупного торговца алмазами, он покупал себе все большее влияние в киноиндустрии, мимоходом растаптывая карьеры и судьбы многих людей.
Он поцеловал руку Лизе. Она не позволила поцелую затянуться, но улыбка ее была прямо-таки лучезарной.
Как-то раз она сказала мне, что у каждой женщины есть четыре улыбки.
– Только четыре? – спросил я тогда.
– Первая улыбка, – сказала она, игнорируя мою иронию, – возникает неосознанно, когда, например, ты улыбаешься ребенку на улице или кому-то, кто улыбается тебе с экрана телевизора.
– Я не улыбаюсь телевизору.
– Все люди улыбаются телевизору. Потому мы им и пользуемся.
– Я никогда не улыбался телевизору!
– Вторая, – продолжила она, – это вежливая улыбка. С ней мы приветствуем друзей, когда они приходят к нам в гости или встречаются с нами где-нибудь в ресторане.
– Еда и выпивка за их счет? – уточнил я.
– Ты хочешь меня выслушать или нет?
– Если я скажу «нет», ты разве замолчишь?
– Третью улыбку мы используем против тех, кто нам не нравится.
– Это как понимать: отпугиваем людей улыбкой?
– Так и есть. И это здорово. У некоторых девушек самая лучшая из улыбок именно та, которой они держат других на расстоянии.
– Ладно, верю тебе на слово. Переходим к четвертой.
– Да! Четвертая – это улыбка, которую мы дарим только любимому человеку. Она показывает этому человеку, что ты считаешь его единственным и неповторимым. Никому другому эта улыбка не достается. Пусть тебе легко и хорошо с кем-то, пусть он тебе очень нравится, пусть ты испытываешь к нему самые теплые чувства, но твою четвертую улыбку получит лишь тот, кого ты по-настоящему любишь.
– А если любви приходит конец?
– Тогда исчезает и четвертая улыбка, – сказала она мне в тот день. – Четвертая улыбка уходит вместе с любовью. С той минуты для бывшего бойфренда у девушки остается лишь вторая улыбка, если только он не подлец. Отставные подлецы, какими бы симпатягами они ни были, могут рассчитывать разве что на третью улыбку.
Поглядев на то, как Лиза одаривает молодого продюсера-подлюгу безукоризненной «третьей улыбкой», я отправился в мужской туалет, дабы, помимо уличной пыли, смыть еще и грязь иного рода, осквернившую меня при контакте с Ранджитом.
Помещение туалета, отделанное черной и кремовой плиткой, было просторнее, светлее, элегантнее и комфортабельнее восьмидесяти процентов жилищ в этом городе. Я закатал рукава рубашки, сполоснул водой свои короткие волосы, вымыл лицо и руки до локтей.
Служитель подал мне свежее полотенце, улыбнулся и приветственно закивал.
Одна из величайших загадок Индии – и одна из ее величайших отрад – это искреннее дружелюбие людей из самых низов. Этот служитель не рассчитывал на чаевые; да их и не принято давать в туалете. Он был просто добрым человеком, дежурившим в месте отправления насущных надобностей, и он улыбнулся мне от всей души, как незнакомому, но дорогому другу. Именно эта доброта, исходящая из самых глубин сердца простых индийцев, является истинным флагом этой нации; и она побуждает вас вновь и вновь возвращаться в Индию – или удерживает вас здесь навсегда.
Я полез в карман за деньгами, и вместе с ними рука выудила оттуда серебристый конверт с письмом Кадербхая. Дав чаевые служителю, я положил конверт на широкую стойку рядом с туалетной раковиной, а затем уперся ладонями в ее край и посмотрел в глаза своему зеркальному двойнику.
Я не хотел читать это письмо; я не хотел убирать валун от входа в пещеру, куда я упрятал бо́льшую часть своего прошлого. Но Тарик говорил, что в письме упоминается Шри-Ланка. Хотя бы поэтому я должен был его прочесть. Я заперся в одной из кабинок, поставил саблю в угол у двери, сел на крышку унитаза и начал читать письмо Кадербхая.
Сейчас я держу в руке синий стеклянный шарик вроде тех, что используются англичанами в детских играх, и думаю о Шри-Ланке, а также о людях, которые поедут туда от моего имени. Ты обещал сделать это для меня. Уже долгое время я смотрю на этот стеклянный шарик после того, как случайно его заметил и подобрал с земли. Посредством таких вот хрупких мелочей и едва уловимых намеков нам открывается смысл нашей жизни. Каждый из нас формирует свою коллекцию вещей, которые мы находим, изучаем, оцениваем и храним внутри себя, сознательно или неосознанно; эта коллекция и есть то, чем мы становимся в конечном счете.
