– Я говорил ей то же самое, – сказал Навин.
– В том виде, как ей предаюсь я, она вполне потянет на преступление, – заявила Кавита.
Тут Дива, не выдержав, прыснула, и вслед за ней расхохотались остальные.
– Твоя очередь, Дидье.
– Лжесвидетельство. Нет ничего лучше, – сказал он убежденно.
– Раз так, можно ли верить твоим словам? – спросил я.
– Может, поклянешься? – подхватил Навин.
– Потому что, – продолжил Дидье, – только ложь не дает этому миру скатиться в беспросветную тоску и ничтожество.
– Но ведь честность – это просто озвученная истина, разве нет? – подзадорил его Навин.
– Нет! Отнюдь нет! Честность – это всего лишь претензия на выражение истины. Нет ничего более разрушительного для истины и оскорбительного для интеллекта, чем человек, объявляющий себя абсолютно и всецело честным всегда и во всем.
– Абсолютно и всецело с тобой согласна, – сказала Дива, салютуя бокалом. – Когда у меня возникает желание быть честной, я срочно обращаюсь к врачу.
Дидье воодушевился, получив поддержку:
– Эти честные паразиты подкрадываются к тебе и шепчут на ухо: «Я считаю, ты должен это знать…» И, отравив тебя тошнотворной каплей правды, они продолжают разрушать твою уверенность в собственных силах, твое доверие к окружающим, твое благополучие, в конце концов. А все начинается с правдивой мелочи, подсунутой тебе под тем предлогом, что они якобы хотят быть с тобой честными. Какой-нибудь омерзительный кусочек правды, которую тебе лучше было бы никогда не знать. И ты уже готов возненавидеть этих правдолюбцев за то, что они тебе это сказали. А что их тянуло за язык? Все та же треклятая честность. Нет уж, увольте! Я всегда предпочту изящную, изобретательную ложь тупой и уродливой честности!
– Честное слово, Дидье? – поддела его Кавита.
– Кому, как не тебе, Кавита, следует оценить всю мудрость моих слов. Журналисты, юристы и политики – это люди, в силу своей профессии выдающие правду только дозированными порциями и никогда – всю целиком. Если бы они это сделали, если бы они честно выложили все известные им секреты, цивилизации пришел бы конец в течение месяца. День за днем, бокал за бокалом, программа за программой – именно ложь поддерживает нас на плаву, и уж никак не правда.
– Я люблю тебя, Дидье! – завопила Дива. – Ты мой герой!
– Я бы мог тебе поверить, Дидье, – сказал Навин с невозмутимым видом. – Однако заявленная тобой приверженность ко лжи выбивает почву из-под всех твоих доводов, тебе не кажется?
– Но сердце не способно лгать, – возразил Дидье.
– Выходит, честность все же хорошая вещь, – заключила Кавита, целясь указательным пальцем в сердце Дидье.
– Увы, даже Дидье не застрахован от честных порывов, – сокрушенно вздохнул Дидье. – Я лжец эпических масштабов, и это может вам подтвердить любой полицейский в южном Бомбее. Но в конечном счете я всего лишь человек, и мне свойственны слабости. Так что порой и у меня случаются отвратительные пароксизмы честности. Вот, например, сейчас я с вами честен – к стыду своему, должен сознаться. И в этом редком для себя состоянии я призываю вас: лгите как можно больше и как можно чаще, развивайте в себе искусство лжи, пока не научитесь лгать так же честно и искренне, как это делаю я!
– На самом деле ты любишь правду, – заметила Кавита, – а вся твоя ненависть направлена только против честности.
– Не стану спорить, – согласился Дидье. – Поверь, стоит лишь честно сказать всю правду о ком бы то ни было, и непременно найдутся желающие отомстить тебе за это.
Общий разговор рассыпался на диалоги: Дидье соглашался с Кавитой, Навин спорил с Дивой, а я обратился к сидевшей рядом молодой женщине:
– Мы раньше не встречались. Меня зовут Лин.
– Знаю, – сказала она смущенно. – А я Сунита, подруга Кавиты. Точнее, я с ней вместе работаю, осваиваю журналистику.
– Ну и как, нравится?
– Очень. Я в том смысле, что это прекрасная возможность для совершенствования. Но в будущем я хотела бы стать писателем, как вы.
– Как я? – со смехом переспросил я, немало удивленный.
– Я читала ваши рассказы.
– Мои рассказы?
– Да, пять рассказов. Мне они очень понравились, но я стеснялась вам об этом сказать.
– Но как они к вам попали?
– Ну… – Она замялась. – Мне их дал Ранджит… то есть мистер Ранджит… для корректуры: исправить опечатки и все такое.
Я не хотел выплескивать на нее раздражение, но был слишком зол, чтобы скрыть свои чувства. Ранджит добрался до моих рассказов? Но каким образом? Неужели ему передала их Лиза – за моей спиной и против моей воли? Это меня обескуражило.
– Рассказы у меня с собой, – сообщила Сунита. – Я сегодня собиралась пообедать в одиночестве и продолжить правку, но мисс Кавита попросила составить ей компанию.
– Дайте их мне, пожалуйста.
Она пошарила в просторной матерчатой сумке и выудила оттуда папку. Красную папку. Я распределял свои рассказы по папкам разного цвета, в зависимости от тематики. Красный цвет соответствовал подборке рассказов о праведниках, обитающих в дебрях мегаполиса.
– Я не давал согласия на публикацию этих рассказов, – сказал я, проверяя, все ли тексты на месте.
– Но…
– Вы тут ни при чем, – успокоил я, – и к вам не может быть никаких претензий. Сейчас я напишу записку, вы передадите ее Ранджиту, и все будет в порядке.
– Но…
– У вас есть ручка?
– Я…
– Не нужно, – сказал я, доставая ручку из кармана жилета.
На последней странице последнего рассказа было всего две фразы:
Высокомерие – это внешнее проявление гордыни, заполняющей все вокруг своим «я».
Благодарность – это внешнее проявление смирения, внутри которого всегда найдется место для любви.
Этот листок вполне годился для записки. Я отделил его от остальных, переписал финальные фразы от руки на обороте предыдущей страницы и закрыл папку.
– Лин! – возмутился Дидье. – Ты совсем не пьешь! А ну-ка, спрячь свою ручку!
– Что ты собрался писать? – поинтересовалась Кавита.
– Если завещание, – сказал Навин, – то это никогда не рано.
– Раз уж ты хочешь все знать, – сказал я Кавите, – это записка для твоего босса.
– Любовное послание? – уточнила Кавита, отделяясь от стены и выпрямляя спину.
– Типа того.
Я написал записку, сложил листок и передал его Суните.
– Ну уж нет, Лин! – запротестовал Дидье. – Так не годится! Ты должен прочесть записку вслух.
– Что?
