– Лучше бы ты не упоминал о своих замыслах, Абдулла. Скрытность отравляет душу, и сейчас я уже отравлен. Но ты мой брат, и, если придется делать выбор, я без раздумий встану на твою сторону. Только, пожалуйста, не посвящай меня в детали. Тебе не доводилось слышать фразу: «Чужие секреты страшнее любого проклятия»?
– Спасибо, Лин, – сказал он с чуть заметной улыбкой. – Я сделаю все возможное, чтобы эта война не пришла к твоему порогу.
– Будет лучше, если она не придет на мой субконтинент. Зачем тебе война, Абдулла? Ты ведь можешь просто уйти. И я всегда буду рядом с тобой, что бы они против нас ни предприняли. Тогда как война погубит не только наших врагов, но и наших друзей. Неужели оно того стоит?
Он также прислонился к валуну, касаясь меня плечом, и с минуту мы созерцали раскинувшийся под горой лес. Потом он лег затылком на камень и уставился в грозовое небо. Я также откинул голову и поднял взгляд к массивам туч, наползавшим со стороны моря.
– Я не могу уйти, Лин, – вздохнул он. – Мы были бы отличными партнерами, это верно, однако я не могу уйти.
– Все дело в мальчишке, в Тарике, верно?
– Да. Он племянник Кадербхая, и я несу за него ответственность.
– Ответственность? Ты об этом никогда не говорил.
Лицо его смягчилось в печальной улыбке, как это бывает, когда мы вспоминаем о каком-то несчастье, в конечном счете обернувшемся удачей.
– Кадербхай спас мне жизнь, – сказал он. – Я был молодым иранским солдатом, сбежавшим от войны с Ираком. И здесь, в Бомбее, я попал в беду. Кадербхай вмешался. Я не мог понять, с какой стати такой влиятельный босс вдруг протянул руку помощи изгою, погибавшему из-за своей гордости и злобного упрямства.
Его голова была в каких-то сантиметрах от моей, но голос, казалось, исходил из другого места, откуда-то из камня за нашими спинами.
– Когда он вызвал меня для разговора и сообщил, что вопрос решен и мне больше ничто не угрожает, я спросил, чем смогу ему отплатить. Кадербхай долго молча улыбался. Ты отлично знаешь эту его улыбку, брат Лин.
– Да. И временами до сих пор ее ощущаю.
– А потом он велел мне рассечь ножом руку и на крови поклясться, что буду приглядывать за его племянником Тариком и защищать его – если потребуется, ценой своей жизни – до тех пор, пока он или я будем живы.
– Он умел заключать нерасторжимые сделки.
– Это так, – сказал Абдулла тихо, и мы понимающе переглянулись. – Вот почему я не могу спокойно наблюдать за тем, что творит Санджай. Ты еще многого не знаешь. Есть вещи, которые я не могу тебе рассказать. Но скажу так: Санджай разжигает пожар, который поглотит всех нас, а потом перекинется и на сам город. Жуткий пожар. Тарик в большой опасности, и я пойду на все, чтобы его спасти.
Мы продолжали смотреть друг на друга без улыбок, но и без напряжения. Потом он выпрямился, отделившись от камня, и хлопнул меня по плечу.
– Тебе понадобится больше стволов, – сказал он.
– У меня есть два пистолета.
– Знаю. Но тебе нужно больше. Я этим займусь.
– Мне этих достаточно, – сказал я, начиная понимать, куда он клонит.
– Положись на меня.
– Мне не нужны новые пушки.
– Новые пушки нужны всем. Даже армиям нужны новые пушки, хотя у них этого добра навалом. Положись на меня.
– Вот что я тебе скажу, Абдулла. Если ты можешь достать такое оружие, которое усыпляет человека на пару дней, но не убивает его, дай мне это оружие – и побольше патронов к нему.
Абдулла взял меня за плечи, притянул ближе к себе и прошептал:
– Все будет очень плохо, Лин, прежде чем станет лучше. Я серьезно. Имей в виду, я высоко ценю твое молчание и дружескую верность, зная, что ты рискуешь жизнью, если об этом проведает Санджай. Будь готов к войне, как бы ты ни презирал все войны.
– О’кей, Абдулла, о’кей.
– А теперь пора проведать Халеда, – сказал он и направился к тропе.
– Теперь ты уже не боишься потревожить его «маленькое счастье»? – спросил я, идя следом.
– Ты перестал быть членом семьи, братишка Лин, – сказал он тихо, остановившись перед крутым спуском, – и твое мнение утратило силу.
Я заглянул ему в глаза и увидел там подтверждение сказанному: легкий налет безразличия, угасание дружеской любви и доверия, как это бывает, когда человек переводит взгляд со своих близких на кого-то постороннего, находящегося за пределами его круга.
Долгое время Компания была моим домом, пусть и не очень уютным, но теперь двери этого дома были для меня закрыты. Я любил Абдуллу, но любовь означает привязанность одного человека, тогда как он был связан братскими узами со множеством людей, стоявших горой друг за друга. Я предвидел такую реакцию, и потому мне было трудно ему открыться. Вот почему я всячески оттягивал этот тяжелый разговор, в оправдание перед самим собой ссылаясь на магию теплого взгляда Карлы или на агрессивное безумие Конкэннона.
Я терял Абдуллу. Мой уход был как удар топором по древесному стволу, питавшему соками разветвленную структуру Компании, – по стволу, неотъемлемой частью которого был наш дружный тандем. И сейчас друг спускался со мной по тропе, избегая смотреть в мою сторону; и раскаты грома сотрясали штормовое небесное море над нашими головами.
Глава 28
У подножия горы мы проследовали через долину с широкими тропами и статуями Будды из песчаника, после чего Абдулла свернул на какую-то едва заметную тропинку, и несколько минут мы пробирались через густой лес, пока не вышли к подъездной аллее, обсаженной ровными рядами деревьев. Аллея плавно поднималась на холм и заканчивалась перед массивным трехэтажным зданием из бетона и дерева.
Мы еще не достигли ступеней, ведущих на веранду, как навстречу нам из дома вышел Халед – в просторном халате из желтого шелка, с гирляндами белых и красных цветов на шее.
– Шантарам! – вскричал он. – Добро пожаловать в Шангри-Ла!
[59]
Он изменился. Он очень сильно изменился со времени нашего расставания в горах три года назад. Волосы поредели настолько, что его вполне можно было назвать лысым. В прошлом стройный и поджарый, он теперь так располнел, что в области бедер и талии стал шире, чем в плечах. Некогда красивое, резко очерченное лицо, взиравшее на мир гневно и обвиняюще, теперь оплыло от висков до нижней челюсти, почти исчезнувшей в складках жира; а растекшаяся по лицу улыбка сузила золотисто-карие глаза до едва заметных щелочек.
И все же это был Халед, мой старый друг Халед. Я устремился вверх по ступеням веранды, а он раскинул руки и обнял меня свысока, когда нас еще разделяли две ступеньки. Какой-то молодой человек в желтой курте нас сфотографировал, а потом выпустил из рук фотоаппарат, оставив его болтаться на ремне, и достал из кармана блокнот с ручкой.
