– А что он искал? – спросил я.
– Понятия не имею, – ответил Халед. – Лорд Боб ни разу даже не намекнул, что именно он ищет. Богат он был до безобразия. Чего ему могло недоставать? Разумеется, я не смог помочь ему в поисках неизвестно чего, но Лорда Боба это не разочаровало, судя по тому, что он перед смертью завещал мне все свое состояние.
Вернулись девушки с двумя подносами и поставили их на ближайшие к нам столы. Там были напитки в высоких бокалах и блюда с кусочками сушеной папайи, ананаса и манго, а также три вида орехов, очищенных от скорлупы. Девушки отвесили глубокий поклон Халеду, почтительно сложив руки, затем попятились, развернулись и ускользнули прочь, бесшумно ступая босиком по доскам веранды.
Я посмотрел им вслед и перевел взгляд на хозяина дома, мечтательно созерцавшего сад. Абдулла в свою очередь пристально наблюдал за Халедом.
– Там, в Варанаси, я прожил почти два года, – сказал Халед. – И порой я скучаю по тем временам.
Повернувшись, он взял с подноса бокал и протянул его мне, другой передал Абдулле, а из третьего отпил сам.
– То были славные годы, – вздохнул он. – Я многому научился благодаря готовности Лорда Боба отречься от себя и полностью мне подчиниться.
И он довольно хмыкнул. Я посмотрел на Абдуллу. Халед сказал «отречься»? Он сказал «подчиниться»? Это был самый странный момент и без того уже очень странной беседы. В наступившем молчании мы сделали по глотку из бокалов.
– Понятно, что он был такой не один, – продолжил Халед. – Было много других, включая даже почтенных садху
[61]
, и все они радостно падали ниц и прикасались к моим ногам. А я не произносил ни слова. Так я познал особого рода власть, которую ты получаешь, когда кто-то – хотя бы один человек – благоговейно преклоняет перед тобой колени. Это, в сущности, та же самая власть, которую мужчина передает женщине, когда на коленях просит ее руки.
Он засмеялся. Я уткнулся взглядом в свой бокал, наблюдая за извилистым бегом капель на запотевшем рубиновом стекле с серебряной филигранью. С каждой минутой я чувствовал себя все более неуютно. Халед, самодовольно разглагольствовавший о том, как люди падали перед ним на колени, был совсем не тем человеком, которого я когда-то знал и любил.
Халед повернулся к Абдулле:
– Похоже, наш брат Лин удивляется тому, что, заметно улучшив свой английский за годы жизни с Лордом Бобом, я одновременно утратил свою американскую сентиментальность. Что скажешь?
– Каждый человек должен отвечать за свои поступки, – сказал Абдулла. – Это правило равно применимо и к тебе, и к тем, кто перед тобой преклоняется, и к Лину, и ко мне.
– Отлично сказано, старый друг! – воскликнул Халед.
Он поставил бокал на столик и, крякнув от натуги, поднял свои телеса из кресла.
– Идемте, я хочу вам кое-что показать.
Мы последовали за ним внутрь дома. Перед одной из боковых лестниц в холле он остановился, положив руку на деревянные перила, и спросил с озабоченным видом:
– Надеюсь, вам понравился сок?
– Очень.
– Все дело в капельке кленового сиропа, которая меняет вкус, – заявил он.
Повисла неловкая пауза. Я не сразу понял, что он ожидает нашей реакции.
– Очень вкусный сок, Халед, – сказал я.
– Превосходный сок, – поддакнул Абдулла.
– Рад, что вам понравилось, – сказал Халед. – Вы не представляете, сколько времени я потратил, обучая кухонный персонал правильному приготовлению соков. Одного из них даже пришлось избить поварешкой. А с десертами и вовсе вышла форменная драма, если б вы только знали!
– Могу себе представить, – сказал я.
Халед шагнул на ступеньку, но затем быстро обернулся к Таруну, все это время следовавшему за нами по пятам.
– Останься здесь, Тарун, – сказал он. – Сделай перерыв, скушай булочку.
Тарун удалился с огорченным видом. Халед проследил за ним, подозрительно щуря глаза.
Прежний Халед поднялся бы по лестнице, прыгая через две ступени, и достиг бы верхней площадки быстрее любого человека в Бомбее. Нынешний Халед сделал две передышки, преодолевая первый лестничный пролет.
– Здесь, на втором этаже, – пропыхтел он на последней ступеньке, – находятся все наши комнаты для медитации и йоги.
– А, так ты у нас теперь еще и йог? – спросил я, не удержавшись от ехидной интонации в духе Джорджа Близнеца.
– Нет, что ты! – ответил Халед совершенно серьезно. – Я слишком растолстел для таких упражнений. Да и в прежние времена я больше был по части бокса и карате, если ты помнишь, Лин.
Я помнил. Я помнил время, когда Халед мог одолеть один на один любого бойца в городе, за исключением Абдуллы, и после этого еще сохранить силы для нового поединка.
– Да уж…
– Однако йога очень популярна среди моих учеников. Они занимаются с утра до вечера. Они занимались бы и всю ночь напролет, если бы я им позволил. Иной раз даже приходится поливать их водой из пожарного шланга, чтобы прервать занятия.
Мы заглянули в ближайший класс. Там человек десять сидели на циновках, а из колонок на стенах доносились мелодичные звуки флейты.
Отдышавшись, Халед продолжил подъем на третий этаж, где мы увидели длинный коридор из конца в конец здания и множество закрытых дверей.
– Спальни, – пояснил Халед, – и комнаты для уединения.
Он осторожно приоткрыл дверь в одну из комнат, продемонстрировав нескольких девушек, которые спали на койках с противомоскитными сетками. Все девушки были голыми.
– Мои самые преданные поклонницы, – произнес Халед все тем же до странности невыразительным тоном.
– Какого черта, Халед?! – не выдержал я, но он быстро поднес указательный палец к своим губам, призывая к молчанию:
– Тише, прошу тебя, Лин! Если ты их разбудишь, они не дадут нам ни минуты покоя.
– Будь здоров, Халед, – сказал я, направляясь к лестнице.
– Что ты делаешь? – спросил Халед, удивленно подняв брови.
– Иду в сторону выхода. И намерен идти, пока не покину твой дом. Это означает расставание.
– Постой, Лин. Объясни, в чем дело? – повысил он голос после того, как притворил дверь спальни.
– Ты еще спрашиваешь, в чем дело? – Я задержался на лестничной площадке. – У тебя тут что, гарем? Ты совсем сбрендил, Халед? Ты кем себя возомнил?
– Здесь все вольны уходить, когда им вздумается, Лин, – сказал он бесстрастно, однако по лицу его пробежала тень. – Включая тебя.
– Вот и славно, – вздохнул я, разворачиваясь. – Что я сейчас и делаю.
