Персик напряглась.
– Они узнали об этом только шестнадцать лет назад, когда бабушка умерла. Но даже тогда ее доля акций тянула почти на… пятьдесят миллионов долларов.
– Пятьдесят? – заморгала Персик. – Я не ослышалась?
– Нет. Сейчас, наверное, уже больше.
– Тогда, Картер, я ничего не понимаю. Имея такие деньги, ты можешь путешествовать по всему миру, делать то, что тебе нравится. А ты копаешься в моторах.
– Деньги есть, а доступа к ним у меня нет. Они существуют в виде акций, или как там называется вся эта финансовая хрень. Мне наплевать. Не нужны мне их деньги.
Картер умолчал, что после первой же его отсидки Форды, в особенности его братец Остин, сумели заморозить его активы. Родня со стороны матери не желала принимать его ни в детстве, ни сейчас. Особенно с уголовным прошлым.
– А ты видишься с матерью?
– Она умерла от рака, когда мне было восемь лет.
– Прости, пожалуйста. Я же не знала.
– Только не надо сочувствия, – огрызнулся он. – Она этого не заслужила.
– Наверное, ты все-таки к ней несправедлив.
– Я? – Картер шумно втянул воздух. – Я с самого рождения был ей не нужен. Она не хотела меня. Это ты понимаешь? Она брала меня раз в две недели только потому, что бабушка поставила ей условие: или она общается с сыном, или бабушка лишит ее наследства. Как тебе такое общение по обязаловке? Больше всего моя мать хотела попортить кровь своему отцу. Весь этот ее бунт, окончившийся… беременным пузом.
– А где твой отец?
Картер стиснул зубы:
– Живет в Коннектикуте с новой женой. Я с ним не общаюсь… Слушай, давай поговорим о чем-нибудь другом. – Он повертел шеей. – Ноги затекли. Не могу долго сидеть.
Картер встал, потряс руками. Накопившаяся энергия требовала выхода. Он глубоко затянулся сигаретой. Персик все так же сидела и смотрела на него, подтянув колени к подбородку. Чувствовалось, она и сейчас раздумывает над услышанным. Картер не любил, когда его рассматривали под микроскопом. С другой стороны, никто не заставлял его выкладывать подробности о своей родне. Картер не думал, что ему будет так трудно рассказывать об этом. Особенно Персику.
– Может, поделишься, что там у тебя стряслось в Чикаго?
Услуга за услугу.
Персик сцепляла и расцепляла руки, кусала губы. Картер ждал, едва замечая, что опять заморосил дождь.
– Моя мать – женщина с тяжелым характером.
Картер вспомнил голос из автоответчика. Он представил, сколько всего выслушала Персик от матери, решив работать в тюрьме. А если она узнает, с кем ее дочь проводит время…
– Она не видит во мне взрослую женщину. Для нее я все та же девятилетняя девочка, которую нужно водить за ручку. Я устала пытаться ей объяснять, что в тюрьму попадают разные люди. А мать убеждена, что каждый заключенный – такой же мерзавец, как убийцы моего отца.
Картер привалился к стволу дерева.
Вот тебе и ответ.
– Что бы я ни выбрала, матери это не нравится. Она убеждена, что я вообще не в состоянии выбирать самостоятельно. По ее мнению, я делаю сплошные ошибки. Даже профессию учительницы она считает ошибкой.
– Но, Персик, ты потрясающая учительница. Это не комплимент. Это правда.
– Спасибо. – Она опустила голову. – Отец очень хотел, чтобы я стала учительницей.
В осенних сумерках Персик была просто неотразима. Картер любовался ею. За эти пару часов они столько рассказали друг другу. Но она не знала главного, что связало их еще шестнадцать лет назад. А Картер не знал, как перевести разговор в нужное русло.
Им нужно вернуть то удивительное состояние на ее кухне, когда они готовили омлет. Картер притушил окурок, подошел к Персику и протянул ей руку.
– Пойдем, – коротко сказал он.
Она не возражала. От руки Картера исходило электричество, покалывающее ей кожу. Странно, что молнии не мелькали. Персик не заметила, как они оказались перед статуей Алисы. Картер взял ее за руку, другой рукой обвил ее талию и начал кружить.
– Что ты делаешь?
– А ты не догадалась? Мы танцуем.
Кэт не думала, что можно танцевать без музыки, повинуясь внутреннему ритму. Картер продолжал обнимать ее талию, а она положила руки ему на плечи и щекой прижалась к его груди. Оба весело смеялись.
– Мне показалось или ты действительно мурлычешь песню Отиса Реддинга?
– Да… вспомнилось. Вроде она называется «These Arms of Mine». А что тебя удивляет?
– По картинкам на твоих футболках не скажешь, что ты поклонник Отиса.
– Прицепилась!
Картер еще крепче прижал Кэт к себе, слушая ее смех.
Он продолжал напевать. Они медленно кружились, не замечая ничего вокруг. Даже шелестящего дождя.
– Мой отец очень любил песни Реддинга, – прошептала она. – Без конца крутил «Dock of the Bay». На полной громкости. Мы с мамой чуть ли не на стенку лезли.
– У него хороший вкус.
– Он слушал эту песню в машине, когда мы ехали… в тот вечер…
Картер инстинктивно напрягся.
– Правда странно, что такие мелочи запоминаются?
Не о таком ли моменте он просил? Не пора ли рассказать ей, какую роль он тогда сыграл в ее жизни? С другой стороны, стоит ли рисковать? Не разрушит ли его признание их отношения, которые еще так некрепки?
Если он действительно хочет, чтобы Персик была его женщиной, нужно сказать ей правду.
Картер закрыл глаза. Слова пришли сами собой.
– А что ты помнишь из событий того страшного вечера?
– Я помню все, – не задумываясь, ответила она.
Картера слегка замутило.
– Все?
– Да, все, – повторила Персик, снова упираясь щекой в его грудь. – Мы тогда жили в Вашингтоне. Сюда приехали на машине. Помню гостиницу, где мы останавливались. Реабилитационный центр, которому отец помогал. Потом закусочная, где мы ели сэндвичи… А потом на него напали.
– Я тебе очень сочувствую, – прошептал Картер, ненавидя себя за эти пустые слова.
В нем всколыхнулась ненависть к семерым выродкам, нанесшим ей незаживающую душевную рану. Ненависть к своему щенячьему возрасту, когда у тебя не хватает сил расправиться хотя бы с одним взрослым, не говоря уже о семерых. Узнав, что это он не пускал ее к отцу, Персик наверняка его возненавидит.
– Сочувствие… – отрешенно произнесла она. – Нас потом затопили сочувствием. Отца никто бы не смог спасти. Даже я, хотя я пыталась… отчаянно пыталась.
– Тебе было всего девять лет.
Картер понимал: для нее это не аргумент. Она бы бросилась спасать отца. Девятилетняя пигалица против семерых двуногих скотов. И тогда ему бы сейчас было некого обнимать.
