– Да вот он идет. Я его вижу.
– Слушай, задержи его и позвони мне.
Он попросил передать привет брату и минут через десять мне перезвонил, сказал, что Николай будет у него.
Я передал это Валентине. Какая у нее была радость! Ее глаза сверкали, она не знала, что и делать.
…И вот мы сейчас приближаемся к Соленому. Я вижу, как она нервничает, переживает, как все время вытирает платком глаза.
– Мы сейчас подъезжаем к дому, – говорю я ей. – Видите, там дом около дома еще один в виде бочки.
– Да-да, вижу.
– Вот там сейчас и ждут Николай и Александр Федорович.
Когда мы приехали и вышли из машины, я взял ее под руку. Я постучал в дверь, услышав: «Заходите, открыто», открыл дверь и пропустил Валентину вперед. Сам остался стоять в проеме двери.
Как только она переступила порог, Николай вскочил со стула, отчего тот отлетел в сторону, а стол чуть не перевернулся, если бы его не удержал Александр Федорович. Вдруг Валентина стала падать. Николай подскочил, схватил ее на руки. Он ее держал на руках и с широко раскрытыми глазами смотрел то на нее, то на нас. В это время подошли брат, Коля и шофер. Они стояли, смотрели, как и я, на эту сцену, как этот громадный, большой человек держал свою Валентину. Я знал, что нужно было делать.
– Положите на диван, – сказал я Николаю.
Александр Федорович принес воды, а Коля откуда-то достал шприц и сделал матери укол. Она открыла глаза.
– Коля, Коленька, ты жив, – сказала она и опять закрыла глаза.
Он обнял ее, прижал к себе, и я опять слышу слова:
– Ты жив… Я нашла тебя… Я нашла. Как долго я ждала, чтобы ты вернулся.
У Николая полились слезы из глаз, он все крепче прижимал к себе Валентину. Мне хотелось предостеречь его, чтобы он не переусердствовал, а у него слезы так и льются.
В это время брат, Александр Федорович, шофер и я тихо вышли на веранду, оставив их наедине. На веранде стоял стол, где мы сели пить чай, пока ждали их.
– Что случилось? – спросил у меня шофер
Я ему вкратце рассказал, что их главный врач нашла мужа, с которым их разлучила война.
– Как война?
– Вот так война. Война их разлучила…
Спустя некоторое время открылась дверь, вышел Николай, подойдя ко мне, обнял меня своей лапой и сказал:
– Спасибо. Спасибо тебе.
Я протянул ему руку и выдержал его пожатие. Оно было настолько крепким, что я уж было подумал просить помощи у его сына, чтобы он мне там кости вправил. Но он этого не заметил. Потом он схватил, обнял меня и еще раз сказал:
– Спасибо. Спасибо!
Он повернулся и опять ушел в комнату. Через некоторое время они вышли втроем.
– Александр Федорович, скажите, а здесь можно снять домик на какое-то время?
– Зачем снимать? Вот, пожалуйста, два, выбирайте любой. Вы не стесните нисколько. Мне даже будет приятно здесь с вами быть.
– Мы останемся на несколько дней, – сказала Валентина и обратилась ко мне, – Леонид Петрович, спасибо вам, большое спасибо. Чем можем вас отблагодарить?
– Если вы нас отпустите с братом, то мы будем очень благодарны.
– Нет-нет-нет, я не об этом.
– У нас остались снасти, нам бы хотелось порыбачить, – начал я, но брат прервал меня:
– Ладно, помолчи. Мы оставляем вас. Мы можем вашего шофера забрать. Надеюсь, вы сами тут справитесь.
– Да-да-да. Вы оставьте ваши телефоны. Оставьте адреса.
– Да это не проблема. Вот у Александра Федоровича есть. На всякий случай, вот, пожалуйста.
Брат сел, написал мой адрес, телефон, а также свой адрес и телефон.
– Всегда буду рад вас видеть. А сейчас разрешите откланяться. Мы думаем, мы еще до захода вернемся.
– Нет-нет. Подождите, сейчас, – она подошла ко мне, потрогала лоб, пощупала пульс, – да, у вас уже все в порядке. Но тем не менее…
– Две таблетки, – обратилась она к Коле. – Надо еще одну инъекцию сделать.
Он молча достал шприц, сделал мне еще один укол, дал таблетки.
– Я думаю, завтра вы будете уже в порядке. Но я бы не советовала вам простывать, быть на воде. Воздержитесь хотя бы один день.
– Хорошо доктор, я выполню ваши указания, – ответил я.
Мы собрались с братом уходить. Я еще раз посмотрел на них. Между двух Николаев Валентина казалась такой хрупкой, такой тоненькой, но это не главное. А главное то, что вот оно – после долгих несчастий – любовь. Они будут счастливы. И я был очень рад, что помог вернуть счастье этим людям, преданным друг другу, любящим друг друга… Мы уехали с братом. Уехали на лиманы Азовского моря ловить тарань.
На следующий год я не поехал на Кубань. Были неотложные дела… Приехал через год.
Поезд пришел очень рано – часа в четыре утра. Меня встречал брат.
Поспать в поезде мне не удалось – попался очень интересный попутчик. Мы практически до четырех часов утра, до прибытия поезда в Армавир, проговорили с ним. У нас были общие интересы, но мнения разные. Он – замдиректора института экономики, преподает, поэтому в экономике у него знания были глубокие. Со многим я не был согласен, со многим он со мной не соглашался, так что мы всю ночь с ним проспорили.
Брат меня встретил, я позавтракал и пошел спать. Когда проснулся, солнце уже стояло высоко, погода была жаркая. Мы позавтракали и занялись своим любимым делом. Любимое дело – это, естественно, разобрать снасти и приготовиться к рыбалке. Стол стоял под абрикосом. В этом году абрикосы будут. На Кубани, особенно в районе Армавира, не каждый год абрикосы зреют. Потому что абрикос рано зацветает, причем он сначала зацветает, а потом уже листики появляются. Но во время цветения часто бывают заморозки и завязь погибает. А в этом году не было мороза во время цветения, поэтому ожидался хороший урожай…
Вот и сейчас я смотрю на абрикосовое дерево, на его ветви, облепленные плодами. Я очень люблю абрикос. Причем абрикос на Кубани – это не один сорт. Бывают и прищеп – со сладкой косточкой, крупные, мясистые, сочные, сладкие… Они также «культурными» называются. Есть еще жерделы – эти не такие крупные.
Жерделы после войны высаживали на Кубани как защитные полосы. И там было очень много этих абрикосов. Естественно, после войны с продовольствием было плохо, и достаток был невысокий у народа, поэтому люди собирали эти абрикосы и сушили. Варенье и компоты не делали, потому что не было сахара. Не потому что народ не мог купить сахар, а просто его не было в продаже. Жерделы, в свою очередь, тоже разделялись на несколько сортов: и со сладкой косточкой, и с горькой, остро отдававшие синильной кислотой. Иногда в этих абрикосах мякоть приставала к косточке – такие абрикосы не ценились, потому что при подготовке плода к сушке его разламывают и отделяют от косточки. А если мякоть пристает к косточке, то такой плод не годен для сушки. В неурожайные годы такие сушили вместе с косточками. Поэтому выбирали абрикосы, косточки у которых свободно отделяются. Их разламывали, раскладывали на что можно было: на досочки, на листы фанеры, железа… Под вечер все это убиралось под навес, поскольку выпадет роса. Попадание росы приводит к тому, что плоды по высыхании чернеют.
