– Их удар придется по нам обоим, потому что они начнут с Полоцка, который нам тоже надо взять, – пояснил епископ.
– По-моему, с Полоцком ты немного перехлестываешь, – усомнился магистр. – Такого Константин не простит.
– Полоцк будет нашим главным аргументом в торговле с рязанским князем, когда его полки вернутся к лету из степей, – пояснил епископ. – Я думаю, что он согласится позабыть про Кукейнос и Гернике, когда услышит, что мы готовы без боя выйти из Полоцка.
– А как мы будем делить добычу? – насторожился магистр, с подозрением глядя на отца Альберта и опасаясь, что эта хитрющая лиса в епископской сутане опять, как это не раз уже бывало, надует его с дележом, но его собеседник на сей раз мелочиться не собирался.
– Я отдам тебе Гернике целиком, хотя по договору ордену из него причитается всего треть, – решительно заявил епископ. – Но ты взамен выделишь мне для взятия Кукейноса треть своих воинов. Моих пилигримов в этом году прибыло недостаточно – король Вальдемар повелел удерживать паломников, не пуская их сюда.
Магистр почесал в затылке. Вроде бы на сей раз все честно, и отец Альберт, вопреки обыкновению, надувать орден не собирается.
– И когда выступаем? – деловито осведомился он.
– Я думаю, что не ранее как через две недели.
– А не поздно? Не забывай, святой отец, что на носу весна. Если она в этом году наступит рано, то мы можем и не успеть.
– За неделю полки рязанского князя не успеют уйти далеко и могут вернуться, – пояснил отец Альберт. – А вот через две они отойдут на изрядное расстояние и даже если вернутся, то попадут как раз в весеннюю распутицу. Qui quae vult dicit, quae non audiet.
[103]
Да ведь ты и сам говорил, что тебе нужно лишь два-три дня, – напомнил епископ.
– Ну, говорил, – смущенно протянул Волквин. – Но о Гернике, а не о Полоцке. Кстати, мы еще не поделили его, – напомнил он.
– Так его все равно придется отдать, – пожал плечами епископ.
– А если нет?
– Тогда… пополам, – решительно произнес отец Альберт. – Как видишь, я тебе постоянно уступаю. Не стыдно тебе грабить нищего служителя бога?
Волквин поднялся, молча смерил взглядом епископа, оставшегося сидеть в своем уютном кресле, и отчеканил, сардонически усмехаясь:
– Нищего слугу – стыдно, а вот тебя – нет.
– Мы разберемся с тобой позже, – почти беззвучно, одними губами прошептал отец Альберт в спину магистру, уходящему из его покоев. – Забыл ты судьбу несчастного Винно фон Рорбаха, как есть забыл. Скажи спасибо рязанскому князю, а то и для тебя нашелся бы еще один Викберт.
[104]
Он еще немного посидел в кресле, собираясь с мыслями, и даже поежился, подумав о предстоящем путешествии по морозу, под завывание холодного леденящего ветра, от коварных порывов которого не спасают даже теплые меховые шубы.
В такую погоду и впрямь лучше всего сидеть у ярко пылающего камина, попивать подогретое слугами доброе бургундское или, на худой конец, рейнское и неспешно готовить очередную воскресную проповедь для прихожан. Но служба господу включает в себя не только преимущества, но и тяготы, о чем епископ никогда не забывал.
– Поедешь и никуда не денешься, – строго произнес он вслух, обращаясь к самому себе. – К тому же, как знать, возможно, ты сумеешь убедить схизматиков мирно покинуть Кукейнос, чтобы избежать ненужного кровопролития. Ну а если нет…
Он молитвенно сложил руки и произнес:
– Боже, прости их всех, ибо не ведают они, что творят. – И тут же позвонил в колокольчик, передав расторопному служке, чтобы тот немедленно отправлялся за Генрихом.
Писать предстояло много, а глаза епископа уже не видели вблизи так хорошо, как в молодости.
«А может, отказаться от всего этого? – мелькнула предательская мыслишка, но он тут же отогнал ее прочь. – Alea jacta est, как сказал еще великий Цезарь. Жребий и впрямь брошен, так что на сей раз мы не отступим и победим точно так же, как одержал верх над сенатом этот великий язычник».
Чтобы немного отвлечься, пока не пришел Генрих, епископ решил слегка позабавиться и заняться гаданием. Он часто поступал так, иногда еще до принятия решения, а иногда, вот как сейчас, уже после. Гадание было простым и заключалось в том, что он с зажмуренными глазами открывал библию, тыкал вслепую пальцем в страницу, после чего читал от того слова, в которое упирался его палец, до конца фразы. И не то чтобы он так уж сильно верил в это гадание. Но когда оно выпадало особо благоприятным, это придавало ему дополнительную уверенность, а если не очень, то…
Впрочем, это ведь смотря как трактовать текст. Если умеючи, то неблагоприятных предсказаний и быть-то практически не могло.
Отец Альберт закрыл глаза, сделал глубокий вдох, затаил дыхание, ощупью открыл библию и воткнул палец в желтоватый листок. Несколько секунд он помедлил в предвкушении, затем прочел: «Odoz motis».
[105]
Легкий озноб пробежал по спине епископа. «А ты говорил, что неблагоприятных предсказаний не бывает, – попрекнул он себя. – Может, еще разок попробовать? Нет, нельзя. Бог говорит человеку один раз. Негоже пытаться обмануть судьбу. И потом, почему ты решил, что предсказание неблагоприятное? Ну-ка, ну-ка. Ага, ну все точно. Этот запах смерти скоро станет исходить от схизматиков, которые, согласно предсказанию, откажутся сдать город и погибнут при его обороне. Вот так вот. Легко и просто».
Но какой-то неприятный осадок на душе все равно оставался, ведь до начала гадания епископ думал не о них, а о своих людях. Следовательно, предсказание касалось именно их. Впрочем, он и тут сыскал нужный ответ: «Ну разумеется, именно его люди и будут вынуждены вдыхать некоторое время запах смерти и тления, исходящий от тел поганых схизматиков. А вот те как раз чувствовать ничего не будут, ибо к этому времени их души будут жариться в аду. Хотя…»
Однако тут вошел Генрих, и отец Альберт, обрадовавшись, незамедлительно выбросил все эти глупости из головы.
* * *
И сведал епископ рижский, что в Кокенгаузене и Гернике, взятых рязанским королем Константином под свою руку, ныне происходят непотребные дела и на добрых христиан-ливов иные ливы, что вновь обратились в языческую веру, учиняют тяжкие гонения.
Плач стоял в тех княжествах, молились все в храмах, чтобы не попустили небеса свершиться торжеству идолищ поганых. И обратились люди к епископу с просьбой о помощи и так несколько раз к нему приходили, изъявляя покорность.
