Себя он особо не жалел. Вот ту полусотню с небольшим верных дружинников, которые, как и он сам, обрекались на верную погибель, хотя пока и не подозревали о том, ему и впрямь было жалко. До слез.
Но плакать Вячко давно разучился. Да и не время. В голове билась только одна мысль – как бы изловчиться и отыскать щелку. Пусть маленькую, совсем узенькую, с волосок. Ему бы хватило и такой, чтоб вытащить своих людей.
О себе же он вовсе не думал. Если не суждено сбыться мечте, так зачем тогда и жить. Разве что дочку Сонюшку пожалел. Маленькая еще совсем. Тяжко ей в жизни придется.
Да еще украдкой шевельнулось в душе запоздалое сожаление: не туда он подался, не к тому берегу прибился. Рязанец – вот кого надо было о помощи просить. Глядишь, и вышло бы что-нибудь путное. Но что уж теперь. Поздно. С этим сожалением Вячко и в бой пошел.
Рубился князь, не щадя себя, с неистовством обреченного. В старые времена у грозных варягов таких людей, объятых священным безумием воина, называли берсерками. Но не зря же на Руси присказку сложили: «Пропадать, так с музыкой, чтоб чертям тошно стало!»
И столь страшен был напор князя Кукейноса, что пешие рязанские ратники его и впрямь не выдержали. Тем более что наметанным глазом опытного бойца Вячко очень точно определил, в какую именно точку нанести удар. Бил он в стык двух полков и уже почти прорвался, прорезал дыру для себя и своих людей, не глядя на три полученные раны, но тут кто-то угодил мечом по подпруге его лошади.
Если бы не раны, то Вячко и тут бы изловчился. Долго ли при умении дикой кошкой перепрыгнуть с одного коня на другого? Но в том-то и беда, что сил на это уже не было. Неловко свалившись, он грянулся кулем о землю и тут же потерял сознание, успев лишь подумать, что проход для своих людей все-таки очистил.
Зеленый лес и впрямь был рядышком – ныряй в него, а там, глядишь, и удастся уйти от погони. Да и не станет никто ломать строй и преследовать жалкую кучку всадников – не до того победителям. Но ни один из оставшихся в живых дружинников Вячко так и не пожелал воспользоваться этим спасительным для себя выходом.
Вместо того они сгрудились вокруг тела своего князя, будто по команде образовав возле него круг и ощетинив копья. Так и застыли молча с угрюмым вызовом в глазах: «Кому жизнь не дорога, давай налетай, а на своей мы уже крест поставили».
Понимали, конечно, что этой остановкой они сами себе подписывают смертный приговор. Чего ж тут не понять-то, как-никак, не первый год в дружине лихого князя служили. Вот только иначе поступить им было невмочь. Жизнь спасти, чтоб честь утратить? А кому ты тогда такой нужен? После этого ты и самому себе без надобности.
«Нет уж. Пришли сюда с князем и уйдем с ним», – яснее ясного читалось на суровых лицах.
И застыли все на поле.
А меж тем двое дружинников, не обращая ни на кого внимания, словно для них битва и вовсе закончилась, мигом соскочили с коней и принялись перевязывать Вячко, чтобы унять кровь.
Но странное дело. Несколько десятков луков было устремлено в их сторону, несколько десятков стрел дрожали от натуги, стремясь впиться во врага, но ни один из воинов рязанского княжества так и не спустил тетиву.
Конечно, если бы они обложили каких-нибудь половцев, то обязательно посекли бы всех, а уже потом отдали бы последнюю дань мужеству врага – захоронили бы с почестями, не оставив на потеху воронью.
На своих же, на точно таких же русичей, как и они сами, рука не поднималась. Ни мечом взмахнуть, ни копье метнуть, ни стрелу пустить. Так и стояли рязанцы в ожидании не пойми чего, пока не подъехал разгоряченный боем главный воевода.
Поначалу он уже поднял руку, чтобы дать отмашку, – раздавить жалкую кучку неумолимым пешим строем нетрудно. Однако успел по достоинству все оценить и повелел своей сотне обождать. Сам же направился к этому маленькому кружку, составленному из трех десятков всадников.
– Кто там у вас? – спросил негромко.
Дружинники вместо ответа немного раздались в стороны, чтоб воевода мог проехать внутрь кольца. Мол, сам гляди, чего языком трепать попусту.
Доехав до лежащего на земле Вячко, которому как раз перевязывали последнюю рану, Вячеслав спешился и вновь спросил:
– Кто это?
– Вячко, князь наш, – пояснил один из новоиспеченных санитаров.
На лице его проступало явное удивление – что же это за человек такой, коли он даже самого князя Вячко в лицо признать не может?
– Понятно, – кашлянул рязанский воевода, хотя на самом деле ничего не понял.
Зато ему припомнился один из рассказов Константина о Прибалтике и о каком-то там Вячко. Уж не об этом ли? Что именно о нем говорил рязанский князь, Славка, хоть убей, не мог вспомнить, но что-то хорошее
[19]
– это точно.
– Ладно. Потом разберемся, – буркнул он себе под нос и распорядился: – Как перевяжете, сразу в Ростиславль его, к лекарям нашим. А вы чего тут встали! – напустился он на всадников, продолжавших молча ожидать нападения. – Ну-ка, подвиньтесь, чтоб мои люди пройти могли.
Не дожидаясь исполнения отданной команды, он тут же зычным голосом отдал новую, на сей раз своим пешцам:
– Пелей! Дай мне из первой линии дюжину самых крепких!
– Дозволь, мы его сами понесем, – соскочил с коня седоусый кукейносский дружинник.
Следом за ним подошли и еще несколько человек из охранного круга.
– Ладно, – согласился Вячеслав, снял с себя плащ и, аккуратно свернув, подложил его Вячко под голову.
Ничего этого бывший князь Кукейноса не слышал и не видел. В сознание он пришел лишь через несколько дне, да и то ненадолго.
– Зря, – вымолвил он еле слышно пересохшими губами и вновь закрыл глаза.
Вот только непонятно было, к чему именно относится его слово, произнесенное с такой горечью. То ли к тому, что все его потуги прорвать кольцо оказались напрасными, то ли к тому, что он уцелел, хотя подсознательно уже настроился на встречу со смертью, а может, даже и звал ее, то ли к чему-то иному, еще более загадочному и непонятному.
Лежал он в небольшой комнатке, наособицу от всех прочих. Дружинники его тоже остались в Ростиславле, хотя Вячеслав, восхищенный их преданностью своему князю, повелел никого из них в полон не брать, а дать волю – пусть спокойно возвращаются обратно в свои земли. Они же…
– Я так мыслю. Вместе мы сюда пришли – вместе и уйдем, – еще в самый первый после того боя вечер, когда стало окончательно ясно, что раненый князь выживет, произнес верный княжеский помощник Брезг, собрав возле себя боевых соратников. – Ежели кто к воям рязанского князя надумает перейти – неволить никого не стану. Путь вам чист. А только сам я остаюсь.
