Но если даже и так, то пленным от этого было ничуть не легче. Смерть их была не простой, а, как правило, мучительной, со вспарыванием животов, сжиганием на кострах и вырезанием ненавистных крестов на груди и спине.
Ситуацию усугубляло еще и то, что Константин настрого запретил применять оружие против своих союзников, не желая вызвать у них обид, а разогнать озлобленных местных жителей одними плетями удавалось не всегда.
Вальдемар же продолжал веселиться как ни в чем не бывало. Может, он только изображал веселье, кто знает, но как бы там ни было, а через пять дней этой разгульной жизни рязанскому князю пришлось самому поднять щекотливый вопрос о выкупе.
К сожалению, этими вопросами бывший учитель истории в свое время практически не интересовался, а потому очень сильно опасался продешевить. Что-то такое он помнил о баснословных суммах, которые требовали с плененных английских и французских королей. С Людовика IX Святого и его спутников на Востоке, кажется, потребовали миллионы, да и за Иоанна II Доброго англичане тоже вроде бы заломили не меньше, причем золотом.
[112]
Проблема заключалась еще и в том, что соотношение золота к серебру Константин к этому времени уже знал, но в монетах разбирался плохо, тем более во французских, которые практически не ходили на Руси. А это было очень важно. Иная серебряная монета из-за своего большого веса стоила гораздо дороже золотой. Тем более ему смутно помнилось, что как раз за самого Вальдемара запросили намного меньше, всего несколько десятков тысяч, причем серебром.
[113]
Вот и думай, сколько заломить, чтоб и не прогадать, и чтоб цифра не оказалась несуразной.
Мудрая мысль пришла ему в голову только на исходе третьих суток. Она не решала всех проблем, но позволяла выбрать хоть какие-то первоначальные ориентиры.
Поэтому разговор о выкупе он начал, но тут же изящно уступил слово собеседнику.
– Думаю, что великий король Вальдемар, еще при своей жизни заслуженно прозванный Победителем, сам в состоянии по достоинству оценить сумму своего выкупа из плена, – заметил рязанский князь.
– И конунг Руси выпустит меня за указанную сумму? – оживился король.
Даже у переводчика загорелись глаза и тут же погасли от вежливого ответа русича:
– Конунг благосклонно выслушает ее и примет свое решение.
– Тогда зачем королю Дании называть сумму, если от нее ничего не зависит? – почти сердито заявил Вальдемар.
– Мне было бы интересно, в какую сумму государь оценивает сам себя, – парировал рязанский князь.
– Столько золота не наберется во всей христианской Европе, – ответил Вальдемар и горделиво вскинул крупную породистую голову, изрядно припорошенную сединой.
– А сколько он готов выложить за себя, чтобы завтра уплыть на родину? – все так же благожелательно продолжал гнуть свое Константин.
– Я готов послать своих людей, чтобы они собрали десять тысяч серебряных марок для выкупа.
Итак, первоначальная сумма была указана, причем почти в родной валюте.
[114]
Это хорошо.
«Ну что ж, теперь можно включить цыганский вариант, то есть множить предложение на десять, чтоб было куда уступать», – вздохнул Константин, а вслух сказал:
– Очевидно, я ослышался, а на самом деле великий король произнес совершенно иное. Я, конечно, понимаю, что он не сразу согласится на мое предложение о выплате ста тысяч рязанских гривен, но думаю, что со временем ему все равно придется это сделать.
– Сто тысяч? – вскинул вверх брови Вальдемар и устало откинулся на спинку кресла. – Наверное, я тоже стал плохо слышать, поскольку такой суммы не найти во всем королевстве.
– Может, и так, – не стал спорить Константин. – Но вы же не обязательно должны полностью взыскать эту сумму со своих подданных. В благородной просвещенной Европе имеются банковские дома, которые охотно ссудят правителю могущественного королевства не только сто, но и двести тысяч.
– Ну да, а потом они сдерут с меня весь долг и еще столько же в качестве процентов. Я полагаю, вам не хуже, чем мне, известно, что все эти ломбардцы, не говоря уже о евреях, являются бессовестными обманщиками и обиралами.
Константин почти сочувственно посмотрел на короля, но тут же успокоил себя: «В конце концов, Вальдемар сам виноват – не надо было изображать из себя странствующего героя и великого завоевателя. Я, что ли, его в эту Прибалтику заманивал?»
– Тогда возьмите под умеренный процент у своих родственников, – последовало новое предложение Константина.
– Родственников? – хитро посмотрел на него Вальдемар. – У родственников можно. А не соблаговолит ли великий рязанский князь одолжить мне сто тысяч под умеренный процент? – И пояснил с улыбкой: – Дело в том, что моя бабка Ингибьерг, которая стала женой моего деда конунга Кнута Лаварда, герцога Шлезвига, русская. Ее отцом был Мстислав Великий, сын вашего Владимира Мономаха. Отсюда мое имя и имя моего отца. Вообще-то она назвала своего сына, а моего отца Владимиром – очевидно, в честь великого русского деда, но в Дании как-то больше привыкли называть его Вальдемаром. Кстати, моя мать тоже русская княжна по имени София, то есть я сам уже на три четверти русский, а следовательно, ваш родич, – склонился он в учтивом поклоне.
– А я к Мономашичам не отношусь. Они – Всеволодовичи, а я из Святославичей,
[115]
– парировал Константин и зашел с другой стороны: – Ну, хорошо, я могу с вас не брать ни единой куны. Вы же видите, я слишком занятой человек, у меня нет времени сидеть тут с вами и часами торговаться о сумме выкупа. Пожалуй, я и впрямь поступлю самым простым способом – просто продам кому-нибудь права на получение с вас этого выкупа. Например, графу Генриху Шверинскому или Адольфу Голштинскому. Думаю, что они охотно выплатят мне все гривны до единой за радость увидеть вас у себя в гостях.
[116]
