Лагеря военнопленных были расположены на окраинах Пскова. В военном городке на Завеличье, в лагере под названием «Шталаг-372» (позднее «Дулаг-376»), содержалось в бывших конюшнях до ста тысяч человек; в Крестах на территории ремонтных мастерских — более двадцати тысяч; в Песках, на южной окраине города, — от пятидесяти тысяч до шестидесяти тысяч советских военнопленных.
Подобные лагеря были сооружены фашистами в Черехе, Корытове, Промежицах, в районе совхоза «Родина», около завода «Пролетарий».
Военнопленные содержались исключительно плохо. Им давали до ста граммов хлеба в сутки, в обед — баланду, вечером — кипяток. Спали они на голых нарах в несколько этажей, а в некоторых лагерях — прямо на сырой земле, в холодных сараях. Медицинскую помощь пленным не оказывали; тяжело больных, истощенных и раненых уничтожали.
Военнопленные использовались на самых тяжелых физических работах. Нередко конвоиры, сопровождавшие их на велосипедах и мотоциклах, заставляли истощенных людей бежать за ними. Тех, кто выбивался из сил и падал, пристреливали. Много десятков тысяч военнопленных было умерщвлено. В лагере «Шталаг-372» замучено 75 тысяч, в Крестах — 65 тысяч, в Песках — 50 тысяч. На Мироносицком кладбище было погребено 30 тысяч человек.
После освобождения Пскова в 1944 году в городе работала Чрезвычайная государственная комиссия по расследованию злодеяний фашистских оккупантов. Комиссией было установлено, что в одном только Пскове фашисты умертвили более 290 тысяч советских людей.
Обстановка, сложившаяся в результате самоуправства фашистских властей и полного бесправия населения, практически исключила возможность точного учета жертв террора. Комиссия, разумеется, не смогла восстановить всю картину злодеяний, совершенных оккупантами, ей удалось составить только примерное представление об ущербе, нанесенном фашистами древнему русскому городу, о количестве жертв фашистского террора.
Жестоким режимом, террором гитлеровцы пытались запугать население, пресечь в самом зародыше всякую попытку выступления против оккупантов, сломить боевой дух сопротивления советских людей и сделать из них послушных рабов немецких баронов, князей, помещиков и капиталистов.
Но они просчитались. Псковичи никогда не склоняли головы перед врагом. Так произошло и на этот раз. Советские люди не испугались кровавого террора. Сотни и тысячи коммунистов, комсомольцев и беспартийных патриотов ушли в партизанские отряды, в глубокое подполье, чтобы вести беспощадную борьбу с немецко-фашистскими захватчиками».
Зинаида Федоровна часто заглядывала в эту дневниковую запись, когда наплывали воспоминания о пережитом.
Она все еще намеревалась написать книгу «Вечевые республики».
РОМАШКИ
Ранение, полученное Малоземовым в стычке с диверсантами, оказалось намного серьезнее, чем предполагали Виктор Павлович и врачи медсанбата. Пришлось раненого офицера направить в армейский госпиталь. Пока разбирались с его ранением — пуля задела надкостницу плечевой кости правой руки, на третий день госпитализации Виктор умудрился написать письмо Лиде.
Обостренное чувство того, что он из-за лечения может долго не встретиться с нею, заставило писать письмо больной рукой. Слава богу, пальцы кисти раненой руки слушались его команды. Он им приказывал, а они выводили буквы в слоги, слоги в слова, а слова возводили предложения. Сам процесс вязки слов ему нравился из-за желания наговорить как можно больше добрых, пахучих, обнадеживающих и ласковых слов той, которую полюбил. Пообщаться с ней через бумагу.
Это было первое письмо, начинающееся со смелого признания в любви, — в эгоизме вдвоем, желании верности и в попытке мужчины удовлетвориться одной-единственной женщиной. Самой для него красивой из всех, кого он встречал в жизни.
Он писал:
«Милая Лида!
Прошло всего трое суток, но как же я уже соскучился по твоим васильковым глазам. Были бы крылья, прилетел бы любой пташкой, сел бы на ветку против твоего окна и долго бы смотрел на тебя. Мне кажется, что нам с тобой будет хорошо идти по жизни. Скорее бы кончилась война. Немцев мы, ясно, добьем! Цена может еще быть большой. Не сегодня, так завтра Красная Армия выйдет к границе, очистив нашу страну от нацистской мрази. А там и Гитлеру капут! Как не ужасна война, все же она обнаруживает духовное величие человека, бросающего вызов своему сильнейшему наследственному врагу — смерти. Береги себя и пусть Бог хранит тебя!
Желаю тебе, милая, хорошего настроения и крепкого здоровья.
Твой Виктор».
Получив и прочитав такое откровенное письмо, написанное простым карандашом на обратной стороне медицинского бланка, Лида выскочила из-за стола вся покрасневшая и бабочкой выпорхнула во двор строения, в котором размещался отдел. Это не могли не заметить коллеги Виктора.
— Не иначе, как теплое, а скорее горячее письмечишко получила наша Лидия Федоровна, — ехидно заметил следователь капитан Костя Верненко. — Посмотрите, выпорхнула, как на крыльях из хаты на улицу. Вся красненькая.
— А тебе-то что? Это ее личное, — одернул следовательскую «наблюдательность и прозорливость» капитан Груздев Виталий старший оперуполномоченный артиллерийского полка, ветеран отдела, которому перевалило за сорок пять.
— Мне? Ничего! Я просто наблюдателен.
— Ну и держи свою наблюдательность при себе. Нечего смущать такими разговорами нашу секретаршу. Насмешка — это пощечина без рукоприкладства, — неожиданно жестко отреагировал всегда степенный Виталий Захарович.
Лида понимала, что о чувствах ее с Малоземовым знают многие в коллективе, но она никогда не замечала какой-либо насмешки, шутки, издевки или подвоха. А еще она чисто женским умом пришла к выводу, что тонкая насмешка — это шип, в котором осталось что-то от аромата цветка. Этим ароматом для нее была сначала дружба, а потом вспыхнувшее чувство уважения, признания достоинства личности и любви.
И в то же время она осознавала, что Любовь не строится по кирпичику, она вспыхивает внезапно, озаряя сразу все закутки души и бьющегося горячего сердца.
«Как-то быстро, словно вспышка молнии, поразил меня Виктор. Это было при первой нашей встрече в машине, когда выбоина на дороге бросила меня на него в кузове полуторки, — рассуждала, охлаждаясь во дворе, с пилоткой на голове поверх волос под цвет льна, голубоглазая лейтенант Лидия Ванина. — До этого я сама за себя отвечала, а теперь придется за двоих. Он мне мил своей силой, ростом, выдержанностью и умом. Как же он меня зацепил! Что это — чувство или что-то другое — необъяснимое, которое спускается внезапно с небес и не дает покоя, заставляет думать, переживать, ревновать и любить, вчера еще чужого человека».
Когда выбралась свободная минута и оперативники разъехались, что называется в армейской контрразведке «по объектам», она присела у небольшого персонального столика для секретарши и стала писать ответ. Несколько раз начинала письмо и рвала его — не нравилось начало.
