1 марта 1969 года Носенко был принят на работу в ЦРУ консультантом одного из департаментов управления по КГБ с начальным окладом 16,5 тысячи долларов в год. В 1978 году ему уже платили более 35 тысяч в год. В качестве компенсации за время, проведенное под стражей, он получил еще 87 тысяч 52 доллара. Вскоре он приобрел квартиру, развелся с женой, находившейся в Москве, женился на американке и стал ждать окончания десятилетнего срока для получения местного гражданства. По американским законам бывшие члены Коммунистической партии должны были выдерживать именно такой временной срок…
Сам Носенко не забыл, как к нему применяли физическое воздействие и кто инициировал эту дикую жестокость. Однажды, где-то в середине 70-х, он решил встретиться и поговорить со своим мучителем. Он позвонил Энглтону на квартиру и поинтересовался, почему он и его коллеги избегают встреч с ним.
— Я не могу понять, как человек вашего уровня, положения и опыта мог решить судьбу другого человека, ни разу с ним не встретившись? — вопрошал Носенко. — Никакая бумага не может дать вам полного представления о человеке. Вы должны встретиться с ним, увидеть его своими глазами, услышать его.
По словам Носенко, как описал этот эпизод Мэнголд, Энглтон повысил голос и заявил:
— Я придерживаюсь своей прежней позиции. Так я докладывал директору и с тех пор не изменил своей точки зрения. Больше мне вам нечего сказать.
— Мне тоже нечего вам больше сказать, господин Энглтон, — ответил Носенко.
Свою убежденность в том, что Носенко является лжеперебежчиком, Энглтон унес с собой в могилу…
Со временем западная пресса его назвала «тайным узником ЦРУ» по вине Энглтона и Голицына.
Мэнголд признавался, что на долгие годы деятельность всего разведывательного сообщества Запада по советской линии была парализована. В этом контексте такая «охота на кротов» должна заслуживать самых высоких оценок со стороны Советского Союза, а председатель КГБ мог бы на полном основании наградить Энглтона знаком «Почетный сотрудник госбезопасности», заодно реабилитировав и его идейного вдохновителя Голицына.
Как говорится, победители пишут историю войны, всячески искажая правду. У них своя правда — правда победы, а победителей, как известно, не судят. Энглтон за время войны с советскими инициативниками всегда выходил победителем, поэтому за его «правду победы» этого контрразведчика только вышвырнули из ЦРУ, но не судили — пожалели старика.
Думаю, именно в этот период Энглтону стали известны подробные материалы на Полякова как очередного инициативника, которого он тоже не мог не считать подставой КГБ. Цепной пес «холодной войны» явно не доверял «Бурбону» и делал все от него зависящее, чтобы довести эти сведения до своих шефов, в разное время являвшихся директорами ЦРУ: Джона А. Маккоуна, Уильяма Ф. Раборна и Ричарда Мак Г. Холмса. С ними у него были достаточно теплые личностные отношения. Они уважали его за ревностное отношение к службе, а он чтил их за то, что эти руководители прислушивались к его доводам и часто соглашались с мнением и оценками по тому или иному проверяемому лицу из числа иностранцев или американцев.
Если бы знал Поляков, что его псевдонимы «Топ-Хэт» и «Бурбон» будут со временем раскрыты теми, кто обязан был по службе их оберегать и хранить в тайне, то, наверное, он бы воздержался предлагать свои услуги американским «коллегам», оказавшимся к тому же не только «ослами», но болтунами.
27 февраля 1978 года в журнале «Нью-Йорк мэгэзин» появилась статья Эдвара Джэй Эпштейна под названием «Легенда», в которой, аннотируя книгу «главного контрразведчика» ЦРУ Энглтона, автор делает намек на «Бурбона».
В самой книге впервые рассказывалось о существовании советского разведчика в системе Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных Сил СССР. Что поразительно, — данная информация неожиданно всплыла в тот период, когда шпион Поляков еще активно работал на ЦРУ. Чем это можно назвать, если не лишним доказательством того, как янки «берегут» секреты, связанные с завербованной ими агентурой. Принцип Тефллера сработал по-американски — выдавленный лимон выбрасывается. Это и есть ответ на вопрос, как янки берегут свою отработанную агентуру.
Таких примеров в практике вашего покорного слуги, признаюсь откровенно, было немало. Кстати, это в назидание тем, кто желает поиграть со спецслужбами — огрызок обглоданного яблока выбрасывается. Парни из ЦРУ нередко бесцеремонно обращались и обращаются со своими помощниками…
Так американцы поступили и с разоблаченным военными контрразведчиками и отсидевшим 15 лет в тюрьме своим агентом «Алексом» — бывшим майором ГРУ Генштаба А.Н. Филатовым. На встрече с ним летом 2008 года разоблаченный шпион рассказал автору, как после отбытия срока он зашел в американское посольство и попросил аудиенции с резидентом ЦРУ в Москве. На встречу с провалившимся агентом вышел неизвестный. Он представился заместителем резидента ЦРУ при посольстве США в Москве. Когда Филатов попросил у янки материальной помощи, сославшись на якобы имевшиеся накопления у него в швейцарском банке, тайный чиновник ответил, что никаких денег у него на счетах нет, что он не гражданин США, а поэтому помочь ему ничем они не могут.
— Как же так, — поинтересовался провалившийся их агент, — ваши коллеги, работавшие со мной, заверяли, что за время сотрудничества с ЦРУ мне будут класть в банк примерно 600 долларов ежемесячно, помимо рабочего финансирования.
— Я ничего не знаю… Америка вам ничего не должна! — был холодный ответ разведчика.
Значит, одно из двух: или ничего и «не капало», или «накапанную» сумму кто-то из руководителей ЦРУ прикарманил, а попросту элементарно похитил. Нечто подобное случалось с разоблаченными советской военной контрразведкой американскими шпионами из числа офицеров ГРУ старшим лейтенантом Ивановым и подполковником Сметаниным, деньги которых испарились не без помощи заокеанских благодетелей.
Роберт Гейтс в своей книге воспоминаний «Из тени» пишет, что, когда в 1973 году директором ЦРУ стал Джеймс Шлесинджер, он задумался, что делать с Энглтоном, который со своими подозрениями сидел у всех в печенках.
Энглтон был человеком прошлого, фигурой из другого мира. Политики нового поколения вели здоровый и светский образ жизни, решали важнейшие вопросы, встречаясь на теннисных кортах и полях для гольфа. Он один сидел анахоретом в своем кабинете в клубах табачного дыма, раскладывая бесконечный причудливый пасьянс. К концу своей карьеры Энглтон, по мнению Гейтса, «превратился в карикатуру на контрразведчика».
Для начала Шлесинджер направил к нему одного из своих помощников с одной целью — составить объективное мнение об «американском Ежове». Гость застал Энглтона в объятом мраком кабинете. На письменном столе лишь тускло горела настольная лампа с зеленым колпаком. Хозяин этого склепа был явно погружен в размышления и постоянно курил. От насыщенного сигаретного дыма вошедшему человеку было трудно дышать. В течение сорока пяти минут, пишет Гейтс, Энглтон рисовал пришедшему картину всеобъемлющего заговора КГБ против ЦРУ, увенчав свое повествование заявлением о том, что Шлесинджер — «один из них».
