Став начальником факультета Военно-дипломатической академии и действительно в скором времени получив звание генерал-майора, Поляков несколько успокоился. И все же ему стало жалко себя — он уходил или его уходили с оперативной работы, какая разница. Он теперь в своеобразном «отстойнике».
«А может, этим назначением меня уходят, отодвигают от секретов? — опять зафонтанировали в голове тревожные мысли, покинувшие его на время после получения брюк с лампасами. — Пронюхали, возможно, что-то чекисты. Но непохоже, — нигде, кажется, не наследил. В противном случае не дали бы генеральского звания, а увезли бы на Лубянку, а оттуда прямой путь в казематы следственного отдела Лефортова — мышеловку с самыми толстыми прутьями».
В его рассуждениях уже было правды и небылиц «фивти-фивти», о которых он, естественно, знать не мог.
Он понимал, что люди, как правило, не удосуживаются глубоко рассуждать, а всегда склонны больше верить другим. «Вот так и я, как всякий другой, более склонен верить, чем рассуждать, хотя моя профессия основана на другом философском постулате: прошлого не вернешь, настоящего не удержишь, будущего не узнаешь», — успокаивал поднявшееся чувство тревоги Поляков.
«Бурбон» знал, что «вторая работа» в Москве будет намного труднее и опаснее заграничной. Годы и профессиональный опыт нисколько не ослабили тревожного чувства за свою судьбу.
Там, за рубежом, он сам себе устанавливал порядок рабочего дня, определял временные «окна», когда можно было лично встречаться с разведчиками США, здесь же придется тщательно планировать любую операцию по связи, ловчить и обманывать родственников и сослуживцев.
Линию поведения, рекомендованную ему спецслужбами США, он неукоснительно претворял в жизнь. Все общественно-политические мероприятия, проводимые в стране, активно поддерживал. На партийных собраниях гневно клеймил американский империализм, нередко отчитывал отдельных офицеров-коммунистов за политическую слепоту и идеологический нигилизм. Открыто защищал миротворческую политику разрядки Генерального секретаря Л.И. Брежнева, заискивающе отзывался о литературных способностях генсека, хотя прекрасно понимал, что книга нашей истории состоит преимущественно из опечаток. У простого человека есть лицо, а политика — имидж, который ему делают окружение и СМИ.
Деловая и общественная активность новоиспеченного генерала скоро была замечена начальником политотдела Главка. Полякову предлагают перейти на партийную работу. Он отказывается, благодарит за доверие, обещает и дальше на службе руководствоваться партийными установками.
«Хватит, в шкуре секретаря парторганизации я уже побывал, — говорил он сам себе. — Для меня путь ясен. Нужна еще одна, последняя командировка за рубеж! Американцы мне помогли стать „результативным“ разведчиком, а разве забывают московские отцы-командиры „активных вербовщиков“?»
Играя сразу две роли в опасном спектакле, Поляков не заметил, как накопилась в бренном теле дикая усталость из-за психологических стрессов, замешенных на страхах и переживаниях. В душе он исповедовал истину: мы никогда не меняем своих убеждений, мы меняем только свои заблуждения.
Ее, эту «болезнь грехов», фиксировали родственники, друзья и сослуживцы. Замечали болезненность души и тела по натянутым нервам, быстрой утомляемости и набухшим отечным мешкам под глазами. Землистый цвет кожи на лице выдавал усталого и болезненного человека. Появилась ранее никогда не ощущаемая одышка — иногда барахлило сердце, подсказывая, где оно находится. До этого он не знал места его пребывания.
Освоившись с должностью начальника факультета, он понял, что может до самой пенсии передавать опыт молодежи, делиться дозированными воспоминаниями о былом и таким образом избежать разоблачения и следующего за этим непременного возмездия за содеянное предательство в разведке.
«Нет, — однажды осенила его опять черная мысль, — надо тряхнуть стариной. У меня же имеется прекрасная возможность показать хозяевам, что „Бурбон“ еще чего-то стоит, что он в тонусе и находится в нужном месте. А потом — пора определяться, где жить в дальнейшем. Для Штатов я сделал больше, чем для Союза. Там меня встретят как героя, здесь в случае разоблачения как предателя получу пулю в затылок или петлю на шею. В высших сферах играют по правилам и без правил».
Эти мрачные размышления, в конце концов, подтолкнули его к действию: не хочешь остаться на месте — беги изо всех сил вперед…
Он понимал тщету слов, а поэтому замыслил одну предметно-коварную операцию. Начальник факультета решил переснять на пленку списки слушателей нескольких курсов его учебного подразделения. В течение недели Поляков выжидал удобное время для фотографирования. И, наконец, этот час наступил.
Закрывшись в кабинете, он медленно, как ламантин, внешне спокойно подошел к столу, положил стопку листов. Потом обратил внимание на окно, — он быстрыми шагами направился к подоконнику и задернул плотную штору, словно прячась от солнца. Предательство в очередной раз вступило в активную фазу — тихо защелкал фотоаппарат…
Таких рабочих циклов было несколько. Судьба будущих военных разведчиков нескольких курсов его факультета отдавалась в руки противника. Она если не ломалась, то существенно сжималась тисками осведомленности американских спецслужб. А они ведь подобной информацией делились со своими союзниками по странам НАТО. Теперь любой выпускник ВДА становился «раздетым» перед противником в любой стране.
После такого циничного воровства он шел на встречу с этими самыми проданными и преданными им слушателями и разглагольствовал о великой роли патриотизма в воспитании будущих «глаз и ушей» Советской Армии, о благородстве, их службе на благо Родины и верности долгу.
В таких беседах он обязательно отбивал поклоны ленинскому ЦК во главе с выдающимся борцом за мир, Главнокомандующим Вооруженными Силами СССР Л.И. Брежневым и его ленинским штабом — Политбюро ЦК КПСС.
Его патетические разглагольствования с патриотическими приправами, его трескучая просоветская риторика тоже доходили до политотдела и других руководителей ГРУ, что бралось на учет в смысле оценок его политической благонадежности и партийной принципиальности.
На одной из лекций перед слушателями первого курса он пытался довести банальности, что разведчиками не рождаются, а становятся. Говорил о том, что разведчику надо много знать в той отрасли, в том направлении, где его будут использовать, изучить несколько рабочих языков, географию стран пребывания и особенности политического режима.
— Вас будут готовить для вербовочной работы, — вещал «крот» в генеральских погонах, используя откровения аса советской внешней разведки, разведчика-нелегала Дмитрия Александровича Быстролетова, — а поэтому вербовщик должен быть не только образованнее, умнее и хитрее вербуемого, он обязан еще видеть дальше и глубже. Он должен быть одновременно и тонким психологом. Вербовщик — как птица — прилетел, клюнул и снова улетел. Если поймали — погиб, уж такая это специальность. А еще он должен быть актером, но не таким, как в лучших театрах мира, а в тысячу раз более совершенным, более глубоко знающим тот типаж человека, которого он хочет представить своим зрителям.
