– Хорошо, – глупо брякнул в ответ Митт: он не мог думать ни о чем другом, кроме обещания, данного Алку.
Всю дорогу его мысли против воли возвращались к тем словам. Это сильно тревожило его. Казалось бы, как легко спрятаться от ответственности: мол, я слово дал. Болван! Достаточно сказать себе, что не будешь совершать неверных поступков, и очень скоро ты не станешь делать вообще ничего. А это означает крах всех планов. Обещание давило на него так же крепко, как то злосчастное кольцо на палец. И это пугало. Куда ни кинь, всюду клин. Его положение, похоже, стало еще хуже, чем после разговора с Керилом и графиней.
Маевен то и дело потирала печатку красного камня. Это уже вошло у нее в привычку. Голос велел ей добыть это кольцо, и она его добыла. Но почему-то это достижение заставило ее тревожиться еще сильнее, чем прежде. Она испытывала то же самое щемящее ощущение, как еще недавно при случайных встречах с Вендом. Девочка безотчетно старалась никогда не удаляться от своих спутников настолько, чтобы они не могли ее слышать. Маевен подозревала, что стоит ей оказаться в одиночестве, как она вновь услышит голос, а эта мысль путалась с чрезвычайно противным подозрением: голос – порождение ее собственного разума, с которым, возможно, что-то произошло, когда ее зашвырнуло на двести лет назад. Даже предположить, что твое воображение играет с тобой дурные штуки, было унизительно.
Она с удовольствием обсудила бы это с Миттом или Морилом. Но Митт или ехал с хмурым видом в стороне от всех, или отпускал шутки, по которым чувствовалось, что он не испытывал ни малейшего желания разговаривать. Морил же по большей части сидел в повозке, играя на различных инструментах упражнения и отрывки мелодий. Когда он все-таки появлялся из-под тента, то устраивался на козлах и брал в руки вожжи, а Хестеван перебирался на задок повозки, садился на край и тоже упражнялся в музицировании. Сопровождаемый почти непрерывными музыкальными трелями, маленький отряд забирался все выше и выше к центральным пикам. То и дело приходилось нырять в тучи, обдававшие их пронизывающим сырым холодом. По ночам никому не удавалось как следует выспаться и отдохнуть.
Большую часть времени Маевен оставалась в обществе Нависа. Он ей все больше нравился: чрезвычайно деловитый и совершенно невозмутимый. Ее восхищало, что он каждый вечер обязательно начищал сбрую своей лошади и собственные сапоги. По утрам же старательно причесывался, чистил одежду, а после этого при любых обстоятельствах брился, даже когда приходилось пользоваться обжигающе-ледяной водой из горного ручья. К тому же Навис был очень умен. Однажды утром он порезался во время бритья и, вскрикнув, стал искать, чем бы остановить кровь, чтобы не дать ей запачкать кружевной воротник рубашки. Венд тут же разыскал где-то паутину и протянул ему комочек.
– Большое спасибо, – искренне сказал Навис.
И тут девочка заметила, что, прикладывая паутину к порезу на подбородке, он, прищурившись, бросил быстрый взгляд на гладкий подбородок Венда. На его лице не дрогнул ни единый мускул, но Маевен не составило труда понять: он задумался, почему Венд, не настолько уж юный, никогда не бреется и при этом у него не растет борода.
Маевен это тоже интересовало. Возможно, это одно из отличительных свойств Бессмертных. Но она слишком не любила Венда, чтобы обращаться к нему с вопросами.
В один из дней зеленую дорогу скрыли облака. Кругом все было белесым и влажным. Митт видел впереди скользящие серые тени. Влага оседала на его лице, и с кончика носа свисала крупная капля. При иных обстоятельствах он посмеялся бы над собой.
– Это отвратительно! – пробурчал он своему коню, не сомневаясь в том, что на сей раз Графиня с ним согласится.
Морил вылез из повозки и пошел рядом с лошадью Маевен. Она не стала упрекать его в том, что он задерживает их: в таком тумане все равно нельзя было ехать быстро. Через некоторое время девочка сама спешилась и присоединилась к певцу, ведя лошадь в поводу. Маевен удивилась и обрадовалась тому, с какой готовностью Морил вступил в беседу. Он рассказывал ей о том, что такое жизнь менестреля, и о том, как ему хотелось бы обработать старые песни, и о своих планах на будущее. А она старалась подбадривать его. Еще когда она смотрела во дворце на портрет юного менестреля, ей всегда казалось, что тот старается скрыть боль, и вот теперь, не отдавая себе отчета в том, что может таким образом изменить историю, старалась утешить его. Было бы прекрасно, если бы, вернувшись во дворец Таннорет, она обнаружила, что мальчик на портрете улыбается, а не скорбно взирает на мир.
Митт тащился сзади и честно пытался не вслушиваться в разговор. Тем более что тот скорее напоминал шушуканье. У парня даже возникла мысль протиснуться мимо этой парочки и выехать вперед, туда, где огромным серым пятном угадывалась в тумане повозка. Увы, дорога здесь проходила по узкому ущелью, с обеих сторон ее сдавливали влажные черные камни, а это означало, что ему придется проехать вплотную к собеседникам и дать Морилу и Маевен повод считать, что он подслушивает.
Парень мог различить бледный профиль Морила, когда тот рассказывал Норет об опасностях жизни на Юге, где менестрелям часто приходится переносить тайные послания. «Что-что, а уж внушать доверие Норет хорошо умеет, – почему-то с горечью подумал Митт. – Точно так же она сумела разговорить меня». И вот уже Морил выложил ей, как попал на Север в прошлом году, после того как убили его отца.
На этом месте голос юного певца дрогнул. Митт натянул поводья, заставив Графиню остановиться. Если бы он рассказывал Норет о своем отце, то предпочел бы делать это без свидетелей. Однако конь двинулся дальше, и Митт очень скоро опять нагнал собеседников. Морил как раз объяснял, что Хестеван вовсе не приходится ему родственником.
– Он приехал в Ханнарт, когда я уже был там. И я попросился с ним. Мы ушли тайком, ведь я знал, что Керил хотел меня там оставить.
Имени Керила оказалось достаточно, чтобы Митт снова сдержал Графиню. На сей раз парень решил слезть с коня – пешком все же будет медленнее. Он старался брести так, чтобы собеседники и лошадь впереди оставались тремя смутными тенями, а из беседы нельзя было ничего разобрать. Но шаги Митта оказались почти такими же широкими, как у мерина, и вскоре он вновь стал четко понимать каждое слово.
– Я сказал Хестевану, что последую за вами даже и в том случае, если он не захочет сделать то же самое, – говорил Морил. – Но он ответил, что должен ехать, потому что предстоят великие события, которые необходимо записать, и для этого нужен менестрель. Жаль, что он держится так отчужденно. Я не такой. Мне кажется, что примерно так все происходило, когда Осфамерон последовал за Адоном. Вы знаете, что Осфамерон был моим предком? Моя большая квиддера когда-то принадлежала ему.
Похоже, что после этой фразы Норет почему-то смутилась и попыталась сменить тему. Митт не мог не обратить на это внимания. Он снова немного выждал, прежде чем зашагать дальше. Ущелье расширилось, и туман, казалось, стал гуще. Путники миновали цепочку смутно различимых небольших озер, каждое из которых сквозь туман походило на лужицу слабо кипящего молока. Через три озерца Митт счел, что ему удалось достаточно отстать, но не тут-то было. Как ни старался он плестись, а все равно догнал Норет и Морила. Парень услышал голос певца, судя по всему завершавшего какую-то неприятную фразу. Ответ девушки прозвучал очень ясно:
