— Снова беги большой. — Теперь темноволосый уже сам командует.
Я делаю, что велят. Из кожи вон не лезу, так как уверен, что, когда пробежка закончится, меня снова будут бить.
Точно. И Селия снова выигрывает. Видимо, ей сказали не сдерживаться. Я получаю удар ножом в мякоть бедра. Глубокий порез. Тут уж я бешусь. Заживляюсь и…
— Еще раз большой.
Я бегу, но думаю не о беге, а о том темноволосом, об ухмылке на его роже.
На этот раз, когда я прибегаю, Охотник тоже ухмыляется.
У меня возникает дурное предчувствие.
Мне опять приходится драться с Селией. За сегодняшний день я уже пробежал три больших круга и проиграл три поединка. Я очень стараюсь не подпускать Селию близко, один раз мне даже удается нанести ей удар ногой, но, стоит мне повернуться к Охотнику спиной, как он толкает меня прямо на Селию, и тут уж наступает конец. Я оказываюсь на земле. Охотник подходит и сильно ударяет меня ногой в ребра. Раз. Потом другой. Ботинки у него как из железобетона.
— Вставай. Беги внешний круг.
Я знаю, что два-три ребра он мне поломал. Он, думаю, тоже знает.
Я заживляю их и медленно встаю.
Он тут же наносит мне удар и сбивает с ног. Потом пинает. Снова ломает мне ребра. Я лежу.
— Я сказал, вставай, беги внешний круг.
Я могу заживиться опять, но плохо. На сегодня моя способность к заживлению исчерпана. Я медленно встаю. Медленно начинаю бежать.
На бегу я говорю себе расслабиться. Забыть о них. Притвориться, как будто их нет на свете. Я пробегаю круг и едва успеваю заживиться к его окончанию.
Темноволосый подходит ко мне и разглядывает мою грудь. Синяков нет.
Тут подходит Охотник, в руках у него что-то вроде дубинки. Я гляжу на Селию, но она смотрит в землю.
Когда он заканчивает, я остаюсь лежать. Дубинка была странная. Кажется, у меня ничего не сломано, но самочувствие странное.
Темноволосый подходит и встает надо мной.
— Заживиться можешь? — спрашивает он. — Встать можешь?
Да, встать я могу. Я встаю на колени, но тут у меня все начинает кружиться перед глазами, и я ложусь опять — лежать так хорошо.
Когда я открываю глаза снова, передо мной сидит на корточках Селия.
Я спрашиваю ее:
— Уехали?
— Да.
— Я полежу здесь.
— Да.
День близится к вечеру, и я полностью исцелился. Я получаю добавочную порцию рагу и хлеба. Селия молча смотрит, как я ем.
Я говорю:
— Типичные Белые Ведьмы. Добрые, нежные, сострадательные натуры.
Селия не отвечает.
— Я бы не возражал, но ведь я на них даже не плюнул.
Селия все молчит, и я захожу с другого боку.
— Вряд ли это так важно; Предводитель Совета приехать не потрудилась.
— А ты знаешь, кто был тот блондин?
Я пожимаю плечами.
— Это Сол О’Брайен. Его недавно назначили исполняющим обязанности Предводителя Совета.
Я киваю. Интересно, значит, дядюшка Анны-Лизы попер в гору.
— А кто был тот Охотник?
Селия коротко усмехается. Я даже перестаю есть, чтобы взглянуть на нее.
— Я думала, ты знаешь. Это был Клей.
— А! — Значит, меня приезжал проверять главный Охотник. — А другой, темноволосый? Он кто?
— Сказал, что его зовут мистер Уолленд. Я его раньше не видела.
Я приканчиваю рагу и досуха вытираю миску остатками хлеба. Потом отодвигаю ее и говорю:
— Я решил дать вам выиграть все поединки, чтобы вы не позорились.
— Очень заботливо с твоей стороны.
— Только едва ли их это впечатлило. Мои проигрыши. Если уж я не могу побить даже вас, куда мне тягаться с Маркусом.
— Возможно.
— И я даже не пытался ударить Клея.
— Мудрое решение.
Я тоже так думаю, хотя, знай я тогда, что это он…
— Что? — спрашивает Селия.
Не знаю… я не знаю, что думать о Клее, и поэтому говорю:
— Он убил Сабу — мать Маркуса.
Селия кивает:
— Да, а Саба убила его мать.
Я киваю.
— Твоя мать… — Селия произносит эти слова и умолкает. Я даже не смотрю на нее, чтобы не спугнуть: она явно балансирует на грани какого-то признания, как акробат на туго натянутом канате. — Твоя мать спасла однажды Клею жизнь. Его сильно ранил кто-то из Черных, яд разъедал ему плечо. Твоя мать была единственной, кто мог его спасти. Без ее помощи он бы умер.
Я по-прежнему не смотрю на Селию. Да и что я могу ей сказать?
— У твоей матери был исключительный целительский Дар. По-настоящему исключительный.
— Бабушка говорила. — Хотя эту историю она мне никогда не рассказывала.
— Их интересует твоя способность к самоисцелению.
— И? — Теперь я смотрю на Селию в упор.
— Теперь, я думаю, ты исцелился достаточно для того, чтобы помыть посуду.
БАБУШКА
После Освидетельствования проходит несколько месяцев; режим дня все тот же, что и всегда. Приходит осень, ночи становятся длиннее, и это хорошо. Зима. Снег. Ветер. Я сильнее, чем всегда. Дождь мне не помеха. Мороз я обожаю. Кожа на ступнях моих ног ороговела.
Снег тает, но кое-где в лощинах еще лежит. Солнце уже понемногу греет, хотя приходится долго стоять на одном месте, чтобы это почувствовать.
До моего семнадцатого дня рождения остались месяцы, не годы.
Селия никогда не заговаривает о моем семнадцатилетии. Я часто спрашиваю ее об этом, но она не отвечает.
Как-то днем я в доме пеку хлеб. Селия сидит за кухонным столом и пишет.
Я снова задаю ей все тот же надоевший вопрос:
— На день рождения я получу три подарка или нет?
Селия не отвечает.
— Если вы хотите, чтобы я убил Маркуса, мне нужен мой Дар.
Она продолжала писать.
— Кто даст мне подарки, бабушка?
Я знаю, что меня к ней и близко не подпустят, ни за что на свете.
Селия поднимает голову, открывает рот, как будто хочет сказать что-то, и снова закрывает.
— Что?
Она кладет ручку на стол.
— Твоя бабушка.
— Что?
— Месяц назад она умерла.
