– Да ты какой-то недоверчивый Фома,– попрекнул Квентин.– Но я на тебя нет обида. Сейчас моя показать твой что-то, и тебе все понять.
Он торжествующе раскрыл обложку, и моим глазам предстал титульный лист с размашистой английской надписью поперек заголовка.
– Переведи,– вновь попросил я.
– «Моему возлюбленному сыну Квентину, в надежде что он почерпнет из него множество ценного и прекрасного»,– высокопарно произнес он.
– Впечатляет,– согласился я.
– Сыну! – гордо подчеркнул Квентин.– А вот еще.
Он опрометью кинулся под лавку, на которой спал, и сноровисто извлек из-под нее небольшой сундучок. Лихорадочно покопавшись в нем, Квентин извлек еще одну тоненькую книгу.
– «Basilikon Doron»,– нараспев произнес он и тут же, даже не дожидаясь моей очередной просьбы, перевел: – «Королевский...» – Легкая заминка, после чего он, поправившись, выдал окончательный перевод: – По-вашему если, то царский дар. Сие есмь наставление для меня.
– Так уж и для тебя,– скептически вздохнул я.
– Гляди сюда.– И Квентин сунул мне под нос очередной титульный лист, где вновь чуть пониже заголовка красовалось несколько жирных фиолетовых строк.– «Сын мой,– нараспев произнес он,– дарую тебе оный труд, дабы ты on account of his important position...»
[55]
Я не ведаю, яко перевести оное на твой язык, и очень жалею, ибо именно тут сокрыта еще одна явная разгадка тайны моего рождения,– на ходу пояснил Квентин и продолжил: – «Ведал и разумел не токмо явное, но и тайное, и полагаю, что оный труд изрядно подсобит тебе в твоей жизни даже вдали от меня». И подпись имеется,– показал он.– Вот она, зри сам.
Я некоторое время пристально разглядывал загогулины, которые мне ни о чем не говорили, и, плюнув в душе, согласно мотнул головой.
– Зрю,– согласился я.
– Мне стыдно,– вздохнул Квентин,– ибо хотя подсказка была ясна, но, увы, я так ничего и не понять, пока ты не растолковать мне.
– Это чего же я тебе растолковать? – насторожился я.
– Ну-у, о том, что все мое путешествие затеяли не...– он замялся, но затем бодро продолжил, так и не назвав ничьих имен,– а сам король и как раз с той целью, дабы я смог жениться на дочь ваш царь. А учитель – это лишь так,– он небрежно помахал рукой,– обман для глупцов, не более. И когда я,– он мечтательно закатил глаза,– явиться во дворец к царь, то...
– Стоп! – резко оборвал его я.– Вот тут, твое высочество, вынужден порекомендовать тебе не торопиться.
– Почему? – обиженно надул губы Квентин.
– Для начала надо пообвыкнуться на Руси,– принялся я вилять вокруг да около.– Опять же язык как следует освоить, дабы ты смог изъясняться со своей нареченной грамотно и без ошибок, которых у тебя пока как блох на барбоске, ну и чувства чтоб в ней к тебе проснулись, а уж потом, где-нибудь через годик, можно признаться в своей любви. К тому ж как знать,– вовремя припомнилось мне,– вдруг твоя избранница окажется уродиной или имеет какой-то другой изъян. Или тебе все равно, лишь бы царская дочь?
– Любовь должна быть, тут ты есть прав,– согласился Квентин, но сразу со вздохом добавил: – Хотя у нас, королей, иногда нет выбора, ибо интересы державы и ее величие...
– Но ты-то не король,– резонно заметил я и на всякий случай внес скоренькую поправку: – Во всяком случае, пока.
– Пока,– назидательно поднял вверх указательный палец Квентин.
– Вот-вот,– не стал спорить я.– Потому дай слово, что ранее чем через год ты никому больше не расскажешь о своей тайне.
Шотландец, несмотря на все доводы, в изобилии приведенные ему, колебался, но наконец нехотя выдавил из себя согласие.
– А заодно пообещай мне, что после того, как ты освоишься у царя, непременно сообщишь ему, что неожиданно встретил в Москве своего... ну, скажем, названого брата, который тоже очень ученый и может поведать царевичу о множестве дальних стран, народов, их обычаях и еще всякую-всякую всячину, включая античную философию.
– Это кто таков? – спросил Квентин, с подозрением глядя на меня.
– Правильно мыслишь,– невозмутимо кивнул я.– Он самый. Твой покорный слуга, который сейчас перед тобой.
– Слуга не может быть учитель,– неуверенно произнес Дуглас.
– Это у нас на Руси такой оборот речи,– торопливо пояснил я.
– А ты действительно ведаешь о странах, народах и можешь...
– Хо-хо,– развеселился я, припомнив свой диплом, где в графе «Квалификация» было написано «Философ. Преподаватель».– Еще как. Меня, брат...
– Брат?! – изумился Квентин.
Что-то я чересчур расслабился. Надо срочно брать себя в руки. Хорошо, что передо мной англичанин, то есть шотландец, одним словом, иноземец, а был бы русский...
– Это тоже такой оборот, свойственный на Руси при обращении к людям, с которыми человек очень крепко дружит,– пояснил я и продолжил: – Так вот, жизнь меня так кидала да с такими людьми сводила, что я ныне много чего знаю. Вот, к примеру, читал ли ты «Ригведу» или «Авесту»? Доводилось ли тебе листать страницы «Упанишады» или «Бхагавадгиты»?
– Не-эт,– обалдело протянул Квентин.
– А знаешь ли ты о кармической зависимости души от материи и путь освобождения, как его описывают в джайнизме? Слыхал ли ты о трех жемчужинах добродетельной жизни: правильном воззрении, то есть самьяг-даршана, правильном знании, кое именуется самьяг-джняна, и правильном поведении, основа которому есть пять великих обетов: ахимса, сатья, астея, брахмачарья, апариграха?
Квентин энергично помотал головой, ошалело похлопал ресницами и жалобно протянул:
– Уж не чернокнижник ли ты?
В ответ я быстренько отыскал в углу икону и перекрестился на нее, после чего гордо заявил:
– То была индийская мудрость и спецкурс «Становление индийской философии», который вел великий брахман.
Вообще-то честнее было бы сказать, брахманша, а еще честнее – старший научный сотрудник. Но «честнее» не всегда означает «правильнее», а потому пусть будет «он» и «брахман».
– Я учиться в Кембридж, но такое ни читать, ни слыхать не доводилось,– честно сознался Дуглас.– Может, я пропустил эти занятия, когда болел. Как жаль,– вздохнул он.
– Навряд ли ты их пропустил,– успокоил я Квентина и покровительственно похлопал его по плечу.– Скорее всего, их попросту не было, ибо твои мудрецы, конечно, люди ученые, но их знания не более чем песчинка по сравнению с той горой, которую постигал я долгие-долгие годы.
– Но ты так молод,– усомнился Дуглас.
– Я постигал их с самого раннего детства,– пояснил я.
– А мне запомнился токмо Августин Блаженный и Фома Аквинский,– приуныл он.
