Заметь, как он хватает воздух ртом!..
Он дышит, как все шепчутся, на ладан...
И дышит-то, прикинь, с большим трудом!..
[99]
– Может, и впрямь лекаря, государь? – взволнованно спросил я у Бориса Федоровича.
– Там, в моей Думной, питье стоит,– отмахнулся он.– Уж как-нибудь добреду.
Думная келья имела низенький вход, где даже царю, имевшему рост полтора метра с небольшим гаком, пришлось нагибаться. Само помещение тоже не очень походило на светлицы царского дворца, скорее и впрямь на келью. Простые бревенчатые стены, да и все прочее не носило ни малейшего отпечатка роскоши. Разве что серебряные подсвечники, стоящие на грубо сколоченном столе, и тяжелые даже на вид, вот и все богатство.
Единственный обитатель комнаты тоже не был похож на какого-нибудь особо доверенного советника из числа высшей знати. Во-первых, самая что ни на есть простая одежда, а во-вторых – возраст. По летам он не годился даже в царские рынды: в десять – двенадцать годков топорик, пусть и декоративный, часами на плече не удержишь. Да никто бы его туда и не взял, этого альбиноса, у которого белыми были не только волосы, но и брови с ресницами.
Зато в его светло-голубых глазах засветилась такая щенячья радость при виде Бориса Федоровича, что я невольно улыбнулся.
– Ах ты, воробышек,– певуче произнес царь и, ласково потрепав мальчишечьи вихры, повернулся ко мне.– Вот так я и живу.– Он обвел рукой немудреную мебель.– Это мне вроде памяти – с чего начинал я в доме свово стрыя, Димитрия Ивановича, упокой господь его святую душеньку.– И он размашисто перекрестился.
Я торопливо последовал его примеру, не заметив настороженного взгляда царя, который, впрочем, почти сразу же стал прежним, выражающим доброту и отеческую заботу.
– Уж ты извиняй, князь, полавочников
[100]
нетути, да и редко кто у меня бывает, потому и с разносолами не ахти. Вот разве что кваску со смородиновым листом да изюмцу чуток – боле и угостить нечем,– сокрушенно развел он руками.– Но мы с тобой авось не трапезничать пришли, да и пятница ноне, постный день, потому присаживайся, все одно в ногах правды не сыщешь, да излагай по порядку. И на мальца не гляди,– добродушно посоветовал он.– Архипушка мне всей душой предан – видишь, как ластится. Тока сказать он лишь очами может – спужался чегой-то в детстве, вота и онемел языком.
Я кивнул и уселся, вновь не заметив цепкого прищура царских глаз.
– А речь моя будет про голод, государь,– пояснил я,– что был на Руси. Единым хлебом державу накормить тяжело, если неурожай, а уж коль он пару лет подряд выпадет, совсем худо. Но слышал я, что в Новом Свете, том, что испанцы, то есть гишпанцы открыли, славно растет некий...
Далее рассказ пошел о картофеле, после чего я переключился на подсолнечник, не забыв помидоры и кукурузу. Расписывал я их в стихах и красках, хотя старался держаться в рамках – перебор тоже не очень-то хорошо.
Борис Федорович слушал, откинувшись в своем кресле напротив и полузакрыв глаза. Время от времени мне даже казалось, что он засыпает или вообще находится в каком-то полузабытьи. Но это было обманчивое впечатление, которое всякий раз рушилось после метко заданного вопроса. Реалист и практик до мозга костей, царь бил в самую точку, выясняя, сколько солнца потребно тому же картофелю да успеют ли уродить заморские овощи за короткое русское лето.
– Поди, немалые деньги за них запросят? – осведомился он.
– Даже в Англии мало кто знает, насколько они полезны. Разводят их лишь для красоты, потому мыслю, что большой деньги не потребуется,– осторожно ответил я.
– Это все, что ты решил мне поведать? – уточнил он под конец.
«А черт его знает – возьмут да сразу найдут и купят,– подумал я.– Тогда могут к осени и вернуться. Нет уж, пусть повсюду полазят».
– Есть и еще кое-что, государь. Правда, с едой оно не связано. Мыслю, что воеводам твоим было бы неплохо обзавестись... подзорными трубами. Слыхал я, что проживает в Италии некий философ по имени Галилео Галилей, кой соединил вместе несколько стекол и чрез них смотрит на звезды.
– А нам они к чему? – разочарованно хмыкнул Борис Федорович.– Разве царевичу на небо любоваться да Ксении для забавы, покамест замуж не вышла.
– Да ведь сквозь трубу эту не только звезды близкими кажутся,– пояснил я, принявшись подробно объяснять, как важна подзорная труба для воеводы или, скажем, разведывательного отряда.– И еще одно,– решил я собрать для надежности все в кучу.– Есть на Руси славные богомазы – спору нет. Но...– И принялся расписывать искусных художников, живущих в Европе.
Правда, дат их рождения я практически не знал, помня лишь о Рафаэле и Леонардо да Винчи, которые давно умерли, но какое это имело значение. В конце концов, если русские послы и не отыщут того же Рембрандта, Тициана или Рубенса, потому что они еще не родились, с меня взятки гладки. Мол, слыхал о них, а коль не удалось отыскать – не моя вина. Да даже если и наоборот – скончались, тоже не беда. Опять-таки слышал, картины их видел, но не знал, что уже умерли.
Особенно загорелся Борис Федорович, когда узнал, что перечисленные художники изрядно поднаторели и в светских картинах, включая портретную живопись.
– Представь, государь, вышла замуж Ксения Борисовна да уехала куда-то с мужем. А тут перед тобой картина, где она нарисована. Полюбовался и словно саму ее повидал,– расписывал я.
– А не грех? – озаботился царь.
– Грех, если нарисовать икону Николая-чудотворца с какого-нибудь Илейки-сапожника,– парировал я,– а тут все по правде: лик царевны Ксении Борисовны в светлице у окна за вышиванием.
– А иконы они малюют? Или токмо енти твои...
– Малюют, государь, но опять-таки в виде картин. В церкви их не выставить, а вот в своих палатах...– Я перевел дыхание и, заметив, как поскучнел царь, торопливо поправился: – Зато стены в святом храме расписать всякий может, они ж, художники эти, на все руки, а потому, что повелишь, то и...
Борис Федорович ткнул пальцем в сторону еще одного стола поменьше, расположенного на отдалении:
– Имена выпиши,– голос его на мгновение дрогнул, но тут же вновь сделался ровным и мягким,– дабы мои людишки их не запамятовали. Да о прочем не забудь,– посоветовал он, когда я уже начал строчить,– трубу енту, овощ всякую...
Бумагу, поданную ему, царь не просто принял – жадно схватил, чуть ли не вырвав из моих рук, и впился в нее глазами. Правда, читал недолго – не больше минуты, после чего указал мне дрожащей рукой на лавку.
– А теперь присядь-ка, князь Феликс, да ответь мне яко на духу. Но допрежь того поведай, зрел ли ты о позапрошлый дён звезду, коя появилась близ солнца в самый полдень?
