Теперь этот кусок, уже в качестве обрывка плаща пророка Мухаммеда, оказался намного нужнее здесь, тем более что на самой аудиенции, воспользовавшись заблаговременно приобретенными знаниями о положении дел в Крымском ханстве, о характере, привычках, склонностях и здоровье Кызы-Гирея, иезуит подробно рассказал, на что именно лучше всего влияет святая ткань.
Оказывается, особенная целебная сила обнаруживается у нее, если человек, владеющий ею, болеет желудком или печенью. Не было такого случая, чтобы владелец сей бесценной святыни не выздоравливал.
– Надо только, – разглагольствовал иезуит, – три года и три месяца класть ее к себе под подушку, но не каждый день, а через пять ночей после полнолуния, когда ночное светило пойдет на убыль.
Хан Кызы-Гирей ни на секунду не усомнился в святости ткани, особенно после того, как вдоволь налюбовался в темноте ее таинственным и загадочным свечением. Получить такую святыню в дар было для него вдвойне радостно, поскольку он как раз страдал желудком и печенью. Иезуит знал, что говорил и о каких именно болезнях надо вести речь.
Ну а затем беседа приняла деловой оборот. Правда, поначалу крымский властитель от неожиданного предложения даже побагровел и закашлялся, решив, что купец над ним издевается. Как, виднейшие боярские мужи Руси сами приглашают своего злейшего неприятеля с могучим войском на собственные земли? Да кто может поверить такой небылице? Явная ловушка для того, чтобы окончательно разгромить силы враждебного государства, да к тому ж плохо подстроенная.
Однако иезуит, красноречивым жестом указав на толмача и выждав паузу, пока хан не удалит его из своей Совещательной комнаты, предъявил доказательства – письмо Афанасия Нагого. Вначале его вслух прочитал по-татарски старейший советник хана, единственный, кто овладел за долгие годы плена ляшским, а затем русским языками.
Затем иезуит снял с пальца и протянул ор-беги перстень, который тот тут же опознал (такие он выдавал, ведая всей ханской разведкой, своим особо доверенным людям) и важно кивнул головой Кызы-Гирею, подтверждая, что этому человеку можно верить. Однако безграничным доверием к иезуиту хан проникся лишь чуть погодя, когда тот тихим голосом, сбиваясь на шепот, раскрыл хану весь свой коварный замысел.
– Что я буду иметь? – наконец резко спросил хан, видимо, уже полностью согласившись с дерзким планом и приступив к обсуждению его подробностей.
– Москву, – кратко ответил иезуит. – А далее дружбу с сильным соседом, и впереди перед тобой откроются совместные походы на Речь Посполитую.
– Дружбу, если даже я сожгу столицу? – уточнил хан.
– Но ведь с вашей стороны это будет лишь вынужденная мера. Указ нового государя Димитрия I так и объяснит все народу, а царям на Руси пока что верят.
– Каков залог искренности твоих слов? – недоверчиво спросил хан.
– Великий государь, ты волен в жизни и имуществе купцов нашего Ордена, которых я назову тебе поименно. Они у меня здесь в особом списке, – и иезуит, заранее предвидевший, что от него потребуют определенных гарантий, протянул ему свиток.
Первой в том перечне была фамилия купца Сфорца.
– А тебе их не жаль? – прищурился хан.
– Я не собираюсь нарушать своего слова, – парировал невысказанный намек в словах Кызы-Гирея иезуит.
– Хорошо, – посерьезнел хан. – Никогда не верил гяурам. Тебе верю. В первый раз. Цени.
Иезуит молча наклонил в знак благодарности голову. Хан Кызы-Гирей продолжил:
– Скоро осень, потом зима. Когда трава в степи вновь станет зеленой, мои кони поскачут на север, чтобы напиться чистой воды из русских рек.
Иезуит вздохнул облегченно. Удалось. Уговорил. Захотелось еще раз как-то заверить высокого собеседника в выгодности заключенной сейчас сделки.
– Твои кони и люди не только напьются воды из русских рек, – сказал он. – Каждый из них вернется с мешками, туго набитыми золотом и драгоценностями.
Старый татарин-сановник, переводивший все время без запинки, как-то странно посмотрел на иезуита и усмехнулся:
– Хан сказал, что его люди пьют не воду, а вино. И еще он сказал, что вам никогда нас не понять – помимо богатой добычи, есть и другое счастье – сеча, где побеждают настоящие мужчины, власть над полонянками, когда ты творишь с красивой белой женщиной все, что ни подскажет тебе твоя голова. А в походах его воинов пьянит даже не вино. Его пьют потом, празднуя победу. Пьянит запах свежепролитой крови. Запомни это, тайный посол.
Иезуит, вежливо склонив голову, чтобы не выдать негодования, вызванного презрительным тоном, которым его вздумали учить, ответил:
– Хорошо. Я непременно запомню.
Хан опять буркнул что-то и махнул рукой. Татарин перевел:
– Ты сдержанный человек. У тебя нет на лице обиды. Великий повелитель желает тебе счастливого пути. Он сдержит свое слово. А сейчас иди. Весной жди гостей.
Последние слова звучали в ушах иезуита торжественной хоральной музыкой весь остаток вечера, пока он не улегся спать, совершенно успокоенный и убежденный, что ждать ему осталось недолго.
– Через степь я, конечно, не поеду, – рассуждал он. – Лучше кружным путем, по морю, а там с купцами до самой Москвы. Главное – быть в Ярославле зимой и с помощью Афанасия Нагого договориться со всеми прочими, кто обретается в Угличе. И моя мечта сбудется, – прошептал он засыпая. – Благодарю тебя, дева Мария, за неустанную помощь своему недостойному этой милости служителю.
Уснул он быстро, как и всегда после удачного завершения важных дел.
А хан еще долго не мог заснуть в эту ночь, размышляя, не поспешил ли он в принятии столь важного решения. Наконец, вытащив из-под подушки кусок плаща великого пророка со светящимися узорами и вдоволь им налюбовавшись, сунул его обратно.
«Нет, – устраиваясь поудобнее, чтобы не потревожить утихшую в печени боль, подумал он напоследок, – я поступил правильно. Гяуры ненавидят друг друга. У них лишь название одно – христиане, а присмотреться, так они грызутся между собой, как собаки за баранью кость. Никогда этот западный купец не стал бы рисковать ни своей жизнью, ни жизнью своих соотечественников, чтобы угодить царю московитов. Значит, это не ловушка. А раз так, то кроме выгоды и славы… Нет, не так, – тут же поправил он себя. – Кроме славы и выгоды я получу еще и хорошего союзника, с которым потом можно будет еще долго ходить в походы, получая еще больше славы».
Он довольно заулыбался, пару раз дернул от избытка чувств ногой и еще раз прислушался.
«Однако ничего не болит. Значит, плащ уже действует», – сделал он вывод, окончательно впадая в благодушное настроение, и безмятежно заснул.
Сладко спали в ту ночь, пожалуй, почти все, кроме разве что ханского толмача, который, оседлав коня, ускакал куда-то под покровом южной мглы. В пути он время от времени поглядывал на яркие звезды, щедро усеявшие крымский небосвод, и шептал проклятья. Судя по всему, они предназначались в равной степени как Казы-Гирею, так и безмятежно спавшему в домике купца Франческо иезуиту, причем последнему доставалась неизмеримо большая порция.
