На том и порешили. Вот только когда мы, как тати, прокрались к рамке портала, предчувствие кольнуло меня:
— Фир, а яд, которым Глиберус поручил меня отравить, у тебя с собой?
— Обижаешь, напарница. — Таракашка помахал в воздухе маленькой капсулой. — Отборный. Если растворить в вине — действует мгновенно, в воде — эффекта ждать придется чуть подольше.
— Дай мне, — я протянула руку.
В ладонь мне упала стеклянная горошина, внутри которой плескалась почти прозрачная жидкость с голубоватым оттенком. Я спрятала ее в подвеску шатлена, висевшего на поясе.
— Все, готова, — выдохнула, как перед прыжком в пропасть.
Таракашка, вольготно расположившейся у меня на плече, согласно кивнул, подтверждая, что он таки тоже. Начала перебирать воспоминания, как четки на бусах: счастливые моменты и те, что заставляли вскипать кровь в жилах, и с удивлением поняла: для того, чтобы контролировать силу, не нужна ярость. Нужна грань, что отделяет ненависть от умиротворения. И этой межой стал образ Ария. Ухватилась за него и пошла по кромке лезвия. С одной стороны было море силы, отданной архимагом, с другой — Фир и весь мир.
Энергия текла через меня, танцуя на ладонях языками пламени, а таракашка с сосредоточенным видом перенастраивал ее, вливая в портал, пространство которого постепенно наполнялось светом.
У меня было странное, нереальное ощущение, как будто присутствуешь в двух мирах сразу.
— Все, можешь заканчивать, энергии хватит, чтобы через несколько миров пройти, не то что до Актыра, — удовлетворенно протянул мой усатый напарник.
Образ плотины стал медленно таять, как и сила.
— А ты молодец, научилась управлять собой и энергией, даже жаль будет, когда ты уйдешь. Из тебя бы могла получиться неплохая магиня…
— Или труп.
— Второе — вернее, — подтвердил таракашка, тоже вспомнив о своем господине.
— Скажи, а Глиберус с самого начала хотел пустить меня в расход? — решила уточнить я перед тем, как шагнуть в телепорт.
— Нет, но все поменялось, как только посол делегации драконов заявил о том, что будет не помолвка, а свадьба.
В голове промелькнула мысль, но, как комета Галлея, оставила после себя лишь тающий трек. Что-то было в словах таракашки, но что?
Махнув на эфемерную вертихвостку рукой, я вошла в телепорт.
По ту сторону меня встретила пестрая толпа. Шумная, суетливая, почти вокзальная. Именно такие ассоциации возникли при виде снующих в разные стороны мужчин, женщин, детей. Среди них были и драконы, и эльфы, и если я правильно поняла, то и вампиры с троллями.
Созерцание было недолгим. В спину врезались.
— Что, общественным телепортом пользоваться не умеешь, голытьба? — раздался сзади визгливый голос профессиональной базарной бабы. — Нечего на дороге столбом стоять, переместилась — кыш в сторону. А то ишь чего, пускают всякую бедноту босяцкую через рамки…
Повернулась. Говорившая напоминала больше всего хряка в балетной пачке: тройной подбородок, утянутые корсетом телеса, грудь, вываливающаяся из декольте подоспевшей опарой, и золото, блестевшее на даме не хуже гирлянд на новогодней елке.
— Извините, не знала, что через телепорт можно провозить еще и БТР. — Мой голос был полон смирения и раскаяния. Даже книксен сделала.
Но, как известно, непонятное слово заведомо считается еще большим оскорблением, чем даже известный мат. Фрау, похоже, что-то такое уловила и, воинственно уперев руки в бока, набрала в грудь побольше воздуха.
Я же, видя, что в телепорте показался уже следующий, просто сделала несколько шагов назад.
Дама, которую я мысленно окрестила танком в шлепанцах, успела только открыть рот, как в спину ей врезался сэр аналогичных габаритов, этакий откупоренный браток из девяностых местного разлива. Оба повалились на пол. Судя по началу диалога, у обоих было эквивалентное воспитание, потому как прозвучало:
— Что, сытуха, телепортом…
— Ты страшная женщина, — прокомментировал Фир. — Организовать пробку на ровном месте, так, чтобы заблокировать один из главных Актырских телепортов, — это талант.
— Только в пробке люди ощущают равноправие, — философски заметила я.
— Ладно, пошли уже. Где-то здесь должна быть карта города. Наш Ауд в госпитале Святого Горгония.
Лавируя меж людских (и не только) потоков, мы с Фиром добрались до выхода из здания. Рядом с аркой висело полотно. Художник, конечно, был не гений, но в педантичности и скрупулёзности ему нельзя было отказать. Нужный госпиталь обнаружился в нескольких кварталах от телепортационного зала.
Пешая прогулка по булыжным улицам и мостовым была бы прекрасной, проходи она в молчании, но голос таракашки, которому досталась роль навигатора, время от времени комментировавший: «Поверни направо, через сто шагов, у дерева, сверни налево…» — портил все. Конечно, подсказки членистоногого дуэньи помогали сориентироваться, но в то же время и неимоверно раздражали.
Наконец, мы добрались до «пункта бэ».
В приемный покой я попала как раз в тот момент, когда одна сестра милосердия сменяла на посту другую. Дождавшись окончания данной процедуры, обратилась к милой молоденькой девушке в зеленом чепце:
— Скажите, я могу увидеть Ауда Эймвольта?
— Простите, а кем вы ему приходитесь? — проявила бдительность последовательница заветов Гиппократа, ответив вопросом на вопрос.
Я перебирала варианты: сестра? А вдруг Ауд — единственный ребенок в семье? Матушка? На роль родительницы я не тянула еще больше. А потом пришло озарение: эта милосердная сестричка еще только пришла, значит, Земиру, если даже та и была уже здесь, местная ресепсионистка в глаза не видела и не знает, как выглядит мисс Эймвольт.
— Его супруга, — ничтоже сумняшеся ответила я и, дабы дальнейших вопросов не последовало, задрала рукав с витиеватой вязью рун.
Не знаю, были ли у Ауда такие же или другие, но медсестра больше никаких вопросов задавать не стала.
— Палата номер двадцать семь, по коридору и направо.
Поблагодарив, я отправилась в указанном направлении.
О том, что больных и раненых много, свидетельствовало хотя бы то, что через приоткрытые двери палат было видно: пустующих коек нет. Я толкнула дверь, на табличке которой рунами было выведено: «палата номер двадцать семь». Мне повезло. Она оказалась одноместной.
То ли Ауд считался местной вип-персоной, то ли командиров принято было пользовать в отдельных апартаментах, но так или иначе, Эймвольт был один. Вот только, судя по числу бинтов и его бледному виду — глаза закрыты, дыхание поверхностное и редкое, — дракон пребывал в глубоком, возможно, искусственном, сне.
— И как нам его допросить? — задала я риторический вопрос.
