Васильев вначале пытался всячески отрицать факт длительного сотрудничества с американской разведкой, но под воздействием все новых и новых улик постепенно стал признавать эпизод за эпизодом своего коварного преступления.
— Денежный дьявол меня попутал, жадность добила душу, — скажет он своему сокамернику.
На суде, с просящим видом глядя на судей, он пытался разыграть роль человека, случайно, по неопытности попавшего в расставленные сети противника. Он стал доказывать, что передал американцам «незначительный материал», а мог бы продать и большие секреты. Но его ложь опровергали факты.
Только жена — единственный человек — не сомневалась в словах мужа. Она оказалась действительно верной подругой в самом высоком смысле этого слова. Она не отреклась от мужа даже тогда, когда он заслуженно обрел клеймо предателя. Женщина не верила в его черные дела, обивала пороги различных партийных и правовых инстанций в надежде найти хоть соломинку для спасения того, с кем шла рядом не одно десятилетие, кого искренне любила.
Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила шпиона В.В. Васильева с учетом нанесенного стране ущерба к высшей мере наказания — расстрелу.
Через месяц в газетах «Правда» и «Известия» появились коротенькие сообщения о том, что ходатайство предателя Родины В.В. Васильева отклонено. Приговор приведен в исполнение.
Глава четырнадцатая
Черная зависть инициативника
Завистник сам себе враг, потому что страдает от зла, созданного им самим.
Ш. Монтескье
Майор Бушин полтора года как возвратился из длительной заграничной командировки. Во Франции он проходил службу в должности помощника военного атташе. Материально обеспечил семье вполне сносную жизнь: купил советский вездеход — машину «Нива», приобрел мебель, приодел семейство. Командование улучшило жилищные условия, предоставив на четверых трехкомнатную квартиру, определило его на службу в центральный аппарат ГРУ. Все было прекрасно — миловидная жена, послушные дети. Жизнь текла целеустремленно и весело. Начальство обещало ему вторую командировку в ту же страну, учитывая его высокий технический профессионализм.
Июньское воскресное утро зажглось рано, разбудив хозяина упрямыми лучами восходящего светила. Майор любил понежиться в постели.
— Зина, — обратился он к жене, — давай мотнем сегодня на Царицынские пруды, — водичка там теплая.
— Чудесно, я согласна. Дети будут рады.
Выехали через пару часов. Солнце уже припекало, но в открытые окна машины дул ветерок, бодривший разомлевших пассажиров. Две дочки сидели на заднем сиденье и забавлялись котенком Тимошей, который никак не мог привыкнуть к новым условиям обитания. Он то мяукал, то пытался просунуть мордочку в щель приоткрытого стекла, то угрожающе-испуганно шипел, забираясь под переднее сиденье. Мать тоже подключалась к забавам дочерей. Только водитель был невозмутим — сосредоточенно вел машину, внимательно наблюдая за дорогой. По этому маршруту он ехал впервые.
Вот и место отдыха с массой отдыхающих и неумолкающим шумом. Пруд местами рябил, облитый желтыми бликами «солнечного масла», как говорил поэт.
— Какая красота! — выдохнула жена.
— А разве в Париже нам было хуже? — заметил супруг.
— Там ощущалась временность проживания.
— Я ее не ощущал…
— Кстати, ты знаешь, как называлось раньше село Царицыно? — неожиданно спросила Зина.
— Нет.
— Черная грязь. Здесь работал великий Баженов, мечтавший связать архитектуру с природой.
Лужайку, которую они выбрали, покрывала еще не затоптанная отдыхающими трава. О берег едва плескалась вода. В настороженной неподвижности летнего полдня дрожала жестяная листва осинки, стоявшей рядом. В отяжелевших и склонившихся к пруду зеленых гривах кустов майору рисовались воды Версальского озера, на берегах которого он часто бывал с семьей.
— История царицынских строений, — продолжала жена, — восходит к правлению Екатерины. Именно она дала зодчему очередной заказ построить здесь загородный имперский дворец. Десять лет самозабвенно трудился Баженов, и в Царицыно появляются здания, мосты, беседки, где красный кирпич и белый камень соединились в причудливые узоры.
— Наверное, иностранцы тоже привлекались к работам? — поинтересовался Петр.
— Увы, нет. Стрельчатые пролеты, арки, зубчатые башни, летящие фигуры, фантастические звери — химеры — все это создано руками отечественных крепостных, умом великого архитектора и было похоже на удивительную русскую сказку.
Постройка еще не была закончена, но Екатерина решила вдруг взглянуть на плод императорского желания.
В 1785 году она приезжала на стройку, но почему-то была не в духе. По одной версии, венценосной особе якобы донесли, что мастер стал на сторону ее недругов, замышлявших чуть ли не погубить ее. Когда из-за густых разлапистых деревьев показались первые строения, Екатерина остановила карету и, нахмурившись, спросила: «Что это за чудище? Это острог, а не дворец! Сломать его до основания!»
На следующий день те же самые крепостные каменщики и камнетесы, которые еще вчера трудились над созданием дворца, начали его рушить. Поседевший от переживаний за эти дни Баженов приезжал каждое утро в Царицыно и со слезами на глазах часами смотрел, как рушатся творения его души и рук мастеров. Скоро он слег…
Вот такая история произошла на этой земле. Если бы осуществился баженовский замысел, мы бы с вами купались в великолепии не хуже версальского.
— Ну, ты, Зинок, даешь, рассказала на уровне опытного гида. А вообще, пора искупаться.
* * *
Возвращались домой отдохнувшие, хотя и слегка разбитые дневным зноем. Под впечатлением рассказанного женой, сидя за рулем и ведя машину теперь знакомым маршрутом, Петр мог немного расслабиться. Он предался приятным воспоминаниям о времени, проведенном во Франции. Вспомнился Лувр, слившийся с изумительным садом Тюильри. Старые каштаны по весне молодо зеленели. Они с женой и детьми спокойно прохаживались по Елисейским полям. И опять каштаны, каштаны, каштаны. На ветвях — конусные соцветия, похожие на елочные свечи. Грезились сумерки, окутавшие Париж фиолетовыми тенями, гребенчатые кровли с флюгерами, маленькие балкончики и стены старинных домов, увитые плющом и жимолостью. Как-то они шли по городу на исходе гаснущего дня. На фоне перламутровых облаков виднелся собор Нотр-Дам. Золотой лентой блестела река Сена.
— Зина, ты помнишь, как мы были в соборе Парижской Богоматери?
— А как же! Там перед галереей королей и святых, стоявших в нишах портала, я, помню, присела на балюстраду, представляя древнюю давность Франции.
— Нет, нет, я тоже никогда не смогу забыть собора, — проговорил в задумчивости Петр. — Может, бог даст, еще раз съездим в Париж — европейскую Мекку.
— Дай бог. Как забыть статуи — конные и пешие, коленопреклоненные и стоявшие во весь рост — королей древней Лютеции в зубчатых коронах, епископов в трехъярусных тиарах, воинов в доспехах, грозно опирающихся на громадные мечи. А ты, я не знаю, обратил ли внимание на то, что одни были изваяны грубо из простого камня, другие — из мрамора, успевшего пожелтеть, как волосы у дремучих седых стариков. Эти фигуры мне казались тогда живыми, готовыми вот-вот сойти с постаментов.
