– Я просто не позавтракала. Кусок в горло не лез… Нин, давай не пойдем уже к могиле. Тошно так.
– Ну давай, – бесцветным голосом согласилась Нина. – Если хочешь, пойдем ко мне. У нас суп и пироги с капустой.
– Даже думать о еде не могу, – поморщилась Варя. – Я хочу прогуляться туда. На то кладбище, где мы… Ну… Короче, ты идешь со мной?
– А зачем? – нахмурилась Нина. – Или мало тебе?
Варя с трудом поднялась с пола, ее покачивало. Нина поддержала ее за локоть. Они никогда не были по-настоящему близкими подругами. К Варе все тянулись, как к солнцу, – с самого ее детства, с тех пор, как она, будучи трех дней от роду, обратила первую улыбку к лицам умильно склонившейся над ее колыбелью родни. Педиатр тогда возразила, что такие малыши еще не умеют улыбаться, просто у них расслабляется лицо, когда отходят газы, однако Варина родня подняла докторшу на смех.
С самого детства Варю растили как особенную, как принцессу, как победителя. Нину же воспитывали тенью. Дети доверчиво принимают навязанные маски.
Отца у Нины не было, а любовь ее матери была не любовью-восхищением или любовью-отдаванием, а скорее любовью-жалостью. Она сочувствовала дочке – за то, что та такая невзрачная, тихая, мрачноватая. Нина еще даже не подошла к тому возрасту, когда начинаешь смотреть в зеркало не с любопытством, а вопросительно, ей не было и четырех лет, она еще ангелом была, вовсе и не думающим сравнивать себя с другими, но мать уже нашептывала, гладя ее реденькие волосы: бедненькая моя, страшненькая, ну это ничего, это твой крест. Она-то, возможно, хотела как лучше, хотела лишить дочку бесплодных надежд, которые некогда питала сама, будучи столь же невзрачной и бледной. Защитить хотела.
В итоге Нина, которая была достаточно неглупа, чтобы создать и носить любую удобную маску, начала воспринимать мир как неизменную данность, а не игру с постоянно меняющимися правилами.
Она сконцентрировалась на учебе, посещала биологический кружок и с девяти лет почти все свободное время проводила в учебной лаборатории, где все, включая преподавателя, относились к ней столь же равнодушно, как к модели скелета человека, стоявшей в углу школьного кабинета. С тем только отличием, что про скелета иногда шутили, сочиняли какие-то байки, ему придумали имя – Жорик. А с Ниной просто вежливо здоровались. Не прогоняли, и на том спасибо. Когда ей исполнилось пятнадцать, вдруг что-то такое, похожее на возмущение, всколыхнулось в ней – захотелось вдруг чего-то другого, приключений, поцелуев, весны.
Сердобольная мать подарила ей нарядное платье и тушь, но было уже поздно – человека, который считает себя жалким, обрамление не спасет. И все-таки ей удалось прибиться к компании ровесников – не то чтобы Нине действительно нравилось таскаться по ночам на заброшенное кладбище, но это было лучше, чем пустота, с детства ее окружавшая. Ее раздражал и кисловатый вкус пива, и пустая болтовня, и несмешные анекдоты, но она готова была терпеть все, что угодно, получая чувство стаи взамен.
Конечно, ее причастность к стае была условной – например, однажды Нина слегла с подозрением на пневмонию и отсутствовала почти три недели, но никто даже не вспомнил о ней, не позвонил.
Вряд ли хоть кто-то из «кладбищенской» компании смог бы ответить на любой о ней вопрос: о чем мечтает эта тихоня Нина, какой киноактер кажется ей самым красивым, на какую волну настроен ее домашний радиоприемник, целовалась ли она когда-то, в какой институт собирается поступать. Она просто была, и все. Декорация, благодарная и за эту роль.
– А ты знаешь, что он мне нравился? – вдруг спросила Нина.
– Кто? – удивилась Варя, не без труда сфокусировав на ней взгляд.
Они шли по кладбищенской аллее, Варя – слегка согнувшись, Нина – ее поддерживая.
– Володя.
Варя остановилась с удивленным смешком, но, посмотрев в серьезное лицо подруги, вдруг поняла, что та не шутит. Однако в голове такое не укладывалось – как если бы средневековому инквизитору сообщили, что земля вертится вокруг солнца, а не наоборот. И смешно, и не по себе от дерзости такой.
– Что, правда? – не желая обижать Нину, выдавила она. – У вас что-то было?
– Какое там, – вздохнула та. – Сама понимаешь, как он ко мне относился. Как к пустому месту. А я надеялась. Думала, что у нас может все как в кино быть: сначала станем хорошими товарищами, потом он разглядит внутреннюю красоту.
Варя сжала губы, чтобы не рассмеяться. Она цинично полагала, что понятие «внутренняя красота» придумано теми, кто не умеет ровно красить губы, а на каблуках чувствует себя как цирковой слон на роликах. К счастью, погруженная в печальные мысли Нина не заметила ее реакции.
– Мы однажды даже гулять ходили, вдвоем… Это я его пригласила. В начале этого лета. Набралась смелости, заранее написала текст, набрала его номер и по бумажке прочитала: «А может быть, сходим завтра в парк?» А он неожиданно согласился. Видела бы ты, как мать меня собирала, цирк просто… Цирк уродов… – Нина криво усмехнулась. – Как же, дочка непутевая наконец на свидание идет. Платье мне свое навязала, а мне вообще платья не идут. Волосы щипцами накрутила. Володька чуть не упал от изумления, когда меня такую увидел… Ну ничего, погуляли. Я все больше молчала, стеснялась его очень. А он рассказывал, что в тебя с детства влюблен и страдает. Ты ему сказала, что любишь тех, кто старше.
– Ну да, было такое, – вздохнула Варя. – Надеюсь, ты на меня не в обиде? Я ни при чем.
– Нет, конечно. Знаешь, что он еще сказал? По секрету, но разве теперь важно…
– Что?
– Он сказал, если намочить лицо и стоять на ветру, то появятся морщинки. Он делал так. Хотел, чтобы его лицо старше выглядело. Поднимался на крышу с ведром воды, окунал голову в ведро и подставлял лицо ветру. Хотел выглядеть как морской волк. Но знаешь, даже когда он мне все это рассказал, я все равно продолжала надеяться. Мало ли, время лечит. А вот теперь….
– Да уж… – Варя не знала, что ответить.
Она и сочувствовала Нине, и злилась на нее – за то, что у той был странный дар поставить всех в неловкое положение. Своим присутствием, молчанием, и вот рассказом этим – ну зачем сейчас все это понадобилось рассказывать, и так ведь тошно.
Простились они скупо. Нина еще раз предложила отправиться к ней на суп – ясно ощущалось, что это было проявление вежливости, а не искреннее желание видеть Варю гостьей. Глядя в ее удаляющуюся сутулую спину, красавица подумала о несправедливости генетического пасьянса – тот, кто мог бы купаться в чужой любви, рожден с эмоциональным диапазоном Снежной Королевы, а такое вот горячее сердце заточено в нелепый сосуд, за которым ни жара, ни мудрости, ни желания обогреть и не различишь.
От слабости Варю пошатывало – астеникам вроде нее всегда трудно дается голод. Но она все-таки решила заглянуть на старое кладбище, о чем пожалела, едва только подойдя к его территории. Ураган и правда не пожалел этот клочок земли – ее любимый раскидистый клен был вырван с корнем и теперь лежал, склонив ветки, словно труп утопленника.
