– Я никогда не забуду ее лица! – пожаловался Петр Иванович. – Глаза широко-широко открыты, выражение лица – кукольное. Словно она ни о чем не думала, как зомби! А руки – крепко шею держат… Я позвонил в милицию и по последнему номеру в ее мобильном.
Ольга была одинока. Из родственников – только бывший муж, давно уехавший на ПМЖ в Германию. Я нашла фирму, чтобы организовать похороны, оформила место в колумбарии одного из подмосковных кладбищ – уже на следующий день тело Ольги доставили в Москву и похоронили. Эксперт из морга сообщил странное – по всему выходило, что она сама себя задушила. Руками. Сжала шею и не отпускала, пока не перестала дышать.
– Впервые такое вижу, – пожал плечами патологоанатом. – Видимо, она была лунатиком. Обычно у них срабатывает инстинкт самосохранения, а тут…
Через несколько дней после похорон я все-таки наведалась в Тульскую область – хотела забрать Олины вещи и поблагодарить соседа.
Петр Иванович оказался невысоким кряжистым мужиком, с первого взгляда производившим впечатление человека довольно угрюмого. Однако морщинки, лучами расходившиеся от его глубоко посаженных серых глаз, свидетельствовали о том, что улыбка часто появляется на этом дочерна загорелом обветренном лице. Рассказывая об Ольге, он в какой-то момент с трудом удержал слезу – за несколько месяцев успел привязаться к смешливой доброжелательной дачнице, каждый вечер покупавшей у него молоко.
– Добрая она была… Кота вон пригрела. Он сегодня ночью забился под дом и как человек выл. Чувствовал смерть. – Помолчав, Петр Иванович вдруг сказал: – Виноват я перед ней…
– А что такое? Чем виноваты? – удивилась я.
– Дом-то этот давно сдать пытались – все никак охотники на него не находились. Оно и понятно – дачка маленькая, с семьей там тесновато, а одному – скучно.
– Оля как раз искала уединение.
– А домик раньше Клавдии принадлежал, – не обратив внимания на мои слова, продолжил Петр Иванович. – Странная баба была, мрачная. Не повезло ей родиться уродливой. Встретишь такую на улице – перекрестишься. Лицо одутловатое, нос картошкой, глазки злые, губы словно вывороченные. Злилась она все время, недобрым человеком была. Не любили ее в деревне, да и было за что. Идет, даже не поздоровается. До сорока лет дожила, и все одна. А однажды супруга моя заметила, что Клава, вроде, поправилась, да как-то странно. Ноги тощие, а брюхо растет. Спустя несколько месяцев стало очевидно – беременна баба. Где нагуляла – так никто и не узнал, с мужчинами ее не видели. Осенью родила дочку, Аней назвали. Неудачная девка получилась, нервная и тоже злая. Я бы никогда не поверил, что дети такими злыми бывают. Младенчиком была – орала всю ночь напролет. Клавдия ее ненавидела. Моя жена эту Анечку иногда на несколько часов забирала, Клавку жалела. И так жизнь неудачная, да еще такое исчадие ада растет. На мать похожа – глазки маленькие, смотрят недобро. Все старалась в волосы вцепиться и дернуть побольнее. Чтобы клок в кулачке остался. Жена моя говорила – она же не со зла, дите ведь, не понимает. Но я по глазам видел, что все она понимает. Понимает и радуется…. Пяти лет ей еще не исполнилось, как Клавка удавила ее.
– Как? – ахнула я.
– А вот так, – развел руками Петр Иванович. – Запила она. Трудно ей было. И так жизнь не мила, каждый день как каторга, а тут еще Анька орет и портит все вокруг. Зимой это случилось. Кошка наша окотилась, и Клавдия неожиданно попросила не топить одного котеночка – ей оставить. Шут его знает, что это было. Может, впервые в жизни тепла ей захотелось. Отдушины. Забрала котенка, поселила у себя. Любила его очень. Черный котик был, с белым брюшком. Доверчиво по пятам за ней ходил, как собачонка. Ласковый. Ну Анька то ли приревновала мать, то ли просто из злости поступила так. Однажды слышим – Клавка орет, кота зовет своего. Найти не может. А потом вопль раздался, мы с женой все бросили и к ней побежали. Вбегаем в дом – сидит Клавдия на полу, раскачивается, как ненормальная, и мертвый кот на руках. Как тряпочка. «Удавиииила… – стонет, – удавииила!..» Мы ее отпоили чаем, она и рассказала – Анька кота отловила, подушкой его накрыла и ждала, пока шевелиться не перестанет. А когда мать нашла его, мертвого, еще и смеялась…. Надо было нам Аню забрать в ту ночь… Но кто же мог подумать, что Клава так…
– Убила свою дочь?
– Той же ночью. Затащила ее в подпол и там руками голыми удавила. Девчонка и пикнуть не успела. Утром сама милицию вызвала, забрали ее, увезли. Но она даже по этапу пойти не успела, до суда не дожила – повесилась в камере. Да и какая же баба захочет жить после такого…
– Кому же дом достался?
– Сестре ее родной. Мы и не знали, что у Клавдии сестра есть. Такая же страшная, как она сама, только ухоженная, городская. Ногти накрашены, все дела. А глаза – такие же злые. Все думала – продать дом или сдавать… Мы ей посоветовали священника пригласить, а она нас только матюками восвояси отправила. Два года ни продать, ни сдать не могла. А потом появилась ваша Оля. И – вот. – Петр Иванович беспомощно развел руками. – Надо было рассказать ей все, предупредить. Глядишь – беду бы отвел.
Я обернулась и посмотрела на дом, в котором Ольга провела свои последние дни и который делал ее такой счастливой. Старенькая дачка, шаткое крыльцо, потемневшие доски. Сад выглядел заросшим и заброшенным. Оле это как раз нравилось – она терпеть не могла нарочито нарядные английские газоны и прочие окультуренные территории, куда милее ее сердцу было буйное цветение природы, оставленной без присмотра.
Я представила, как она, в цветастом свободном сарафане, ходит по саду босиком, как ест ягоды с малинового куста, щурится на выцветшее летнее небо, жует травинку и не думает ни о чем.
Вдруг мне показалось, что кто-то смотрит на меня из окна. Внимательно и зло. Сощурившись, я всматривалась в темное стекло, но так никого и не увидела. Да и не могло там никого быть – дом опечатала милиция, а накануне и хозяйка приехала и повесила на входную дверь тяжелый проржавленный замок.
Попрощавшись с Петром Ивановичем, я вернулась на станцию и купила билет на ближайшую московскую электричку.
Откуда не возвращаются
Дело было в Сибири. Однажды компания молодых людей отправилась за грибами.
Их было четверо – все друзья детства, трое мужчин и одна девушка. Вошли они в лес ранним утром, когда землю еще обнимал слоистый туман, похожий на порванную фату. И к полудню уже утомились настолько, что решили возвращаться, – вот тут и выяснилось, что никто не имеет точного представления, в какую сторону идти.
В компании был человек, который жил в тех краях с самого детства и полагал, что знает лес не хуже огорода своей бабки. Был и человек, зачем-то взявший с собою компас. Были и те, кто самонадеянно считал, что умеет ориентироваться по наростам мха на камнях и стволах деревьев. Но вот того, кто повел бы всех за собою, уверенный в собственной правоте, – не было.
Никто особо и не расстроился, ибо все пребывали в возрасте, когда подобные недоразумения воспринимаются приключением. Передохнули на какой-то полянке, посидели на обросшем травой бревне, выпили кофе из термоса, съели припасенные бутерброды и приняли решение идти строго на юг.
