Еще до завершения пятилетнего путешествия исследовательского корабля «Бигль» Бридженс — поначалу принявший роль наставника с великой неохотой, но впоследствии уступивший пылкой настойчивости молодого гардемарина, — научил Гарри читать и писать не только на английском, но также на греческом, латинском и немецком. Он преподал ему основы философии, истории и естественной истории. Более того, Бридженс научил смышленого молодого человека думать.
Через два года после того плавания Пеглар разыскал старшего мужчину в Лондоне — в 1838 году Бридженс находился в долгом увольнении на берег вместе с большинством служащих флота — и попросил продолжить занятия с ним. К тому времени Пеглар уже был фор-марсовым старшиной на военном корабле «Вандерер».
Именно в те месяцы живого общения и дальнейших учебных занятий на берегу близкая дружба между двумя мужчинами переросла в отношения, больше напоминающие любовную связь. Неожиданный факт, что он оказался способен на такое, глубоко потряс Пеглара — поначалу удручил, но потом заставил пересмотреть все аспекты своей жизни, веры и самосознания. То, что он обнаружил, несколько смутило молодого человека, но, как ни странно, в сущности не изменило его представления о том, кто есть Гарри Пеглар. Еще сильнее потрясло его то обстоятельство, что именно он, а не старший мужчина, стал инициатором физической близости.
Интимные отношения у них продолжались всего несколько месяцев и закончились по обоюдному желанию, а равно по причине долгих отлучек Пеглара, ходившего в море на «Вандерере» вплоть до 1844 года. Их дружба никак не пострадала. Пеглар начал писать длинные философские письма бывшему вестовому, причем писал все слова задом наперед, так что последняя буква последнего слова в каждом предложении оказывалась первой и прописной. Главным образом потому, что прежде неграмотный фор-марсовый старшина допускал чудовищные орфографические ошибки, Бридженс в одном из своих ответных посланий высказал мнение, что «ваш детский шифр, позаимствованный у Леонардо, разгадать практически невозможно». Теперь Пеглар вел записи в своих дневниках тем же самым примитивным шифром.
Ни один из мужчин не сообщил другому, что обратился в Службу географических исследований с прошением об участии в экспедиции сэра Джона Франклина. Оба премного изумились, когда за несколько недель до отплытия увидели имена друг друга в официальном списке личного состава. Пеглар, уже более года не писавший Бридженсу, приехал из вулричских казарм на квартиру стюарда в северном районе Лондона, чтобы спросить, не откажется ли он от участия в экспедиции. Бридженс же настаивал на том, что именно он должен изъять свое имя из списка. В конечном счете они сошлись во мнении, что ни одному из них не следует упускать возможность пережить столь увлекательное приключение — безусловно, Бридженсу, в силу преклонного возраста, подобной возможности никогда больше не представится (начальник интендантской службы «Эребуса», Чарльз Гамильтон Осмер, являлся старым другом Бридженса и уладил вопрос о его зачислении на службу с сэром Джоном и офицерами, причем дошел даже до того, что скрыл настоящий возраст вестового, написав «26» в официальных списках). Ни Пеглар, ни Бридженс не говорили этого вслух, но оба знали, что давнюю клятву старшего мужчины никогда не следовать своим сексуальным склонностям в плавании они соблюдут оба. Эта часть их жизни, знали они, навсегда осталась в прошлом.
Но в результате Пеглар почти не видел своего старого друга во время путешествия, и за три с половиной года они ни разу не оставались наедине.
Разумеется, было еще темно, когда Пеглар прибыл на «Эребус» около одиннадцати часов субботнего утра за два дня до конца января, но на юге — впервые за восемьдесят с лишним дней — наблюдалось едва заметное предрассветное свечение. Слабое это свечение нисколько не спасало от кусачего шестидесятипятиградусного мороза, и потому Пеглар не стал мешкать, завидев впереди фонари корабля.
Вид сложенных на льду мачт «Эребуса» расстроил бы любого мачтового, но удручил Гарри Пеглара тем сильнее, что именно он, вместе с фор-марсовым старшиной «Эребуса» Робертом Синклером, помогал руководить работами по расснащению обоих кораблей и укладке стеньг на хранение на бесконечно долгие зимы. Подобное зрелище неизменно производило отвратительное впечатление, и сейчас странное положение «Эребуса», стоявшего с опущенной кормой и вздернутым носом в окружении наступающего льда, нисколько его не скрашивало.
Пеглар, окликнутый часовым и приглашенный на борт, отнес послание капитана Крозье капитану Фицджеймсу, который сидел и курил трубку в офицерской столовой, поскольку в кают-компании по-прежнему размещался лазарет.
Капитаны начали использовать медные цилиндры для переправки друг другу письменных посланий — посыльным данное нововведение пришлось не по вкусу: холодный металл обжигал пальцы даже сквозь толстые перчатки, — и Фицджеймс приказал Пеглару открыть цилиндр, поскольку тот еще оставался слишком холодным, чтобы капитан мог до него дотронуться. Пеглар стоял в дверях офицерской столовой, пока Фицджеймс читал записку Крозье.
— Ответа не будет, мистер Пеглар, — сказал Фицджеймс. Фор-марсовый старшина козырнул и поднялся обратно на палубу. Около дюжины человек вышли посмотреть на восход солнца, и еще столько же одевались внизу, чтобы присоединиться к ним. Пеглар заметил, что в лазарете в кают-компании лежит около дюжины больных — примерно столько же, сколько на «Терроре». На обоих кораблях начиналась цинга.
Пеглар увидел знакомую невысокую фигуру Джона Бридженса, стоявшего у фальшборта на корме. Он подошел и похлопал мужчину по плечу.
– А, явленье Гарри в сумрачной ночи, — промолвил Бридженс, еще не повернувшись.
– В ночи недолгой, — сказал Пеглар, глядя в водянисто-голубые глаза пожилого мужчины. — Как вы узнали, что это я, Джон?
Лицо Бридженса не закрывал шарф, и Пеглар видел, что он улыбается.
— Слухи о гостях распространяются быстро на маленьком корабле, затертом льдами. Вам нужно спешно возвращаться на «Террор»?
— Нет. Капитан Фицджеймс не написал ответной записки.
– Не желаете прогуляться?
– С великим удовольствием, — сказал Пеглар.
Они спустились по ледяному откосу с правого борта и двинулись в сторону айсберга и высокой торосной гряды на юго-востоке, с которой открывался лучший вид на светящийся южный горизонт. Впервые за много месяцев «Эребус» освещался не сполохами, не огнем фонарей или факелов, а светом иного происхождения.
По пути к торосной гряде они миновали покрытый сажей и подтаявший участок льда на месте карнавального пожара. По приказу капитана Крозье там произвели основательную уборку в течение недели после несчастья, но дыры во льду, служившие гнездами для стоек каркаса, а равно намертво вмерзшие в лед клочья парусины и обрывки снастей остались. Прямоугольник черного зала по-прежнему ясно вырисовывался, даже после многочисленных попыток удалить сажу со льда и нескольких снегопадов.
– Я читал того американского писателя, — сказал Бридженс.
– Американского писателя?
