— Парень, из-за которого маленький Дик Эйлмор получил пятьдесят плетей за свои хитроумно установленные декорации к нашему прискорбному карнавалу. Странный тип по имени По, если мне не изменяет память. Очень меланхолические, болезненно-мрачные сочинения, местами просто патологически жуткие. В целом не особо хорошие, но очень американские в каком-то неопределимом смысле. Однако роковой рассказ, ставший причиной порки, мне не попадался.
Пеглар кивнул. Он споткнулся о какой-то предмет, занесенный снегом, и наклонился, чтобы выломать его изо льда.
Это оказался медвежий череп, который висел над эбеновыми часами сэра Джона, погибшими при пожаре. Мясо, кожа и шерсть сгорели дотла, кость почернела от огня, глазницы зияли пустотой, но зубы по-прежнему оставались желтовато-белого цвета.
— О боже, думаю, мистеру По это понравилось бы, — сказал Бридженс.
Пеглар бросил череп обратно в снег. Вероятно, работавшие на пожарище люди не заметили его среди кусков льда, отколовшихся от айсберга. Они с Бридженсом прошли еще пятьдесят ярдов, направляясь к самой высокой торосной гряде в округе, и взобрались на нее. Пеглар то и дело подавал руку старшему мужчине, помогая карабкаться наверх.
Поднявшись на плоскую ледяную плиту на вершине гряды, Бридженс часто и тяжело дышал. Даже Пеглар, сильный и выносливый, как античные олимпийские атлеты, о которых он читал, слегка запыхался. Слишком много месяцев без настоящей физической нагрузки, подумал он.
Южный горизонт светился приглушенным тускло-желтым светом, и большинство звезд на той половине неба побледнели.
— Даже не верится, что оно возвращается, — сказал Пеглар. Бридженс кивнул.
И внезапно оно показалось: край красно-золотого диска неуверенно выступил над темной грядой, которая походила на цепь холмов, но, по всей вероятности, являлась низкими облаками далеко на юге. Пеглар услышал, как несколько десятков мужчин на палубе «Эребуса» проорали троекратное ура и — поскольку звуки хорошо распространялись в очень холодном и совершенно недвижном воздухе — услышал точно такой же, только приглушенный расстоянием крик, донесшийся с «Террора», который едва виднелся почти в миле к востоку.
— Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос, — произнес Бридженс по-гречески.
Пеглар улыбнулся, слегка удивленный, что он помнит фразу. Прошло уже несколько лет с тех пор, как он читал «Илиаду» или любое другое сочинение на греческом. Он хорошо помнил свой восторг, испытанный при первом знакомстве с этим языком и с героями Трои, когда «Бигль» стоял на якоре у Сант-Яго, вулканическом острове в составе островов Зеленого Мыса, почти семнадцать лет назад.
Словно прочитав его мысли, Бридженс спросил:
– Вы помните мистера Дарвина?
– Молодого натуралиста? — сказал Пеглар. — Любимого собеседника капитана Фицроя? Конечно помню. Человек, с которым проводишь пять лет кряду на борту маленького барка, так или иначе оставляет впечатление, даже если он был джентльменом, а ты нет.
– И какое впечатление он произвел на вас, Гарри? — Бледно-голубые глаза Бридженса слезились, то ли от волнения при виде солнца, то ли просто от непривычного света, пусть и слабого. Красный диск, еще не успев полностью выйти из-за темной облачной гряды, снова начал опускаться.
– Мистер Дарвин-то? — Пеглар тоже щурился — не столько от восхитительного сияния солнца, сколько пытаясь получше вспомнить худого молодого натуралиста. — Я находил его человеком приятным и учтивым, как положено джентльмену. Полным энтузиазма. Конечно, он постоянно заставлял людей таскать и укладывать в ящики этих чертовых мертвых животных — в какой-то момент мне показалось, что одни только вьюрки заполнят трюм до отказа, — но и сам не чурался грязной работы. Помните, как он помогал грести, когда мы буксировали старый «Бигль» вверх по реке? А в другой раз он спас лодку, подхваченную приливной волной. А однажды, когда рядом с нами плыли киты — неподалеку от побережья Чили, кажется, — я с удивлением обнаружил, что он самостоятельно забрался аж на салинг, чтобы рассмотреть их получше. Вниз он спускался уже с моей помощью, но прежде час с лишним наблюдал в бинокль за китами, стоя на салинге с развевающимися на ветру полами куртки.
Бридженс улыбнулся.
– Я почти ревновал, когда он дал вам почитать ту книгу. Что это было? Лайелл?
– «Основные начала геологии», — сказал Пеглар. — Я ничего толком там не понял. Или, вернее, понял ровно столько, чтобы осознать, насколько опасна эта книга.
– Вы имеете в виду лайелловское утверждение о возрасте вещей, — сказал Бридженс. — Совершенно нехристианскую идею, что все на планете меняется медленно, на протяжении огромных геологических периодов, а не стремительно, в силу каких-то грандиозных событий.
– Да, — сказал Пеглар. — Но мистер Дарвин был страстным сторонником этой идеи. Он производил впечатление человека, пережившего религиозное обращение.
– Полагаю, в известном смысле так оно и было, — сказал Бридженс. Теперь над грядой облаков виднелась только треть солнечного диска. — Я вспомнил мистера Дарвина, поскольку наши с ним общие друзья перед отплытием экспедиции сказали мне, что он пишет книгу.
– Он уже опубликовал несколько своих сочинений, — сказал Пеглар. — Помните, Джон, мы с вами обсуждали его новую книгу, «Дневник изысканий по естественной истории и геологии стран, посещенных во время кругосветного плавания корабля „Бигль“», когда я пришел брать у вас уроки. Она была мне не по карману, но вы сказали, что читали ее. И кажется, мистер Дарвин опубликовал еще несколько томов, посвященных флоре и фауне, которые он исследовал во время плавания.
– «Зоологические результаты экспедиции на „Бигле“», — сказал Бридженс. — Да, это сочинение я тоже приобрел. Нет, я имел в виду, что он работал над гораздо более важной книгой, по словам моего дорогого друга мистера Бэббиджа.
– Чарльз Бэббидж? — спросил Пеглар. — Парень, который мастерит разные странные приборы, включая какую-то вычислительную машину?
– Он самый, — сказал Бридженс. — Чарльз говорит, что все последние годы мистер Дарвин работал над чрезвычайно интересным трудом, посвященным эволюции органических форм. Очевидно, в него включены сведения из области сравнительной анатомии, эмбриологии и палеонтологии — которые все представляли предмет повышенного интереса для нашего бывшего корабельного натуралиста, если вы помните. Но по тем или иным причинам мистер Дарвин решительно не желает публиковать свою работу, и, по словам Чарльза, возможно, книга не выйдет в свет при нашей жизни.
– Эволюция органических форм? — повторил Пеглар.
– Да, Гарри. Противоречащая всем представлениям цивилизованного христианского мира идея, что виды растений и животных не оставались неизменными с момента творения, но изменялись и приспосабливались к условиям окружающей среды с течением времени… долгого времени. На протяжении огромных исторических периодов, описанных мистером Лайеллом.
– Я знаю, что такое эволюция органических форм, — сказал Пеглар, стараясь не показывать своего раздражения, вызванного снисходительными пояснениями Бридженса. Проблема взаимоотношений учителя и ученика, не в первый раз осознал он, заключается в том, что они всегда остаются неизменными, когда все вокруг меняется. — Я читал труды Ламарка по данной теме. А также Дидро. И кажется, Бюффона.
