Открывавшийся из лагеря Спасения вид наводил уныние. Небо вот уже две недели затягивала плотная пелена низких облаков, и Крозье не мог воспользоваться секстантом. Снова начал дуть крепкий северо-западный ветер, и стало заметно холоднее, чем было два последних месяца. Пролив к югу от острова Кинг-Уильям по-прежнему представлял собой сплошную массу льда, но не ровного, пересеченного редкими торосными грядами, по какому они давным-давно совершали переход от «Террора» к лагерю, а изобилующего айсбергами и флобергами, часто искрещенного торосными грядами, с редкими полыньями, в которых десятью футами ниже поверхности льда чернела вода, но которые никуда не вели, и бесчисленными остроугольными сераками и ледяными валунами. Крозье не верил, что хоть один человек в лагере Спасения — в том числе и великан Мэнсон — готов двинуться в путь, пусть даже с единственной лодкой, через этот ледяной лес и эти цепи ледяных гор.
Грохот, резкий треск, скрежет и стоны льда, теперь не стихавшие ни днем, ни ночью, оставались последней их надеждой. Лед содрогался в мучительных конвульсиях. Время от времени далеко от берега открывались крохотные каналы, иногда державшиеся часами. Потом они закрывались с оглушительным грохотом. Торосные гряды до тридцати футов высотой вырастали в считанные секунды, а через несколько часов рушились с такой же скоростью, с какой возникали новые. Айсберги раскалывались и рассыпались на куски под давлением льда, напирающего со всех сторон.
«Еще только 13 августа», — говорил себе Крозье. Но разумеется, поскольку лето уже близилось к концу, настало время думать не «еще только 13 августа», а «уже 13 августа». Зима была не за горами. «Эребус» и «Террор» застряли во льдах неподалеку от Кинг-Уильяма 15 сентября 1846 года и потом так уже и не сдвинулись с места.
«Еще только 13 августа», — повторял себе Крозье. Если только Небо ниспошлет маленькое чудо, у них еще осталось время, чтобы пересечь пролив под парусом или на веслах — возможно, перетаскивая лодки волоком на отдельных коротких участках пути, — преодолеть в общей сложности семьдесят пять миль, по его расчетам остававшиеся до устья реки, и там переоснастить потрепанные лодки для путешествия вверх по реке. Если повезет еще немного, сам залив за замерзшим проливом окажется свободным от льда на протяжении всех шестидесяти миль пути — из-за неизбежно сильного в летнюю пору течения «большой рыбной», несущей свои сравнительно теплые воды на север. На самой же реке им ежедневно придется выкладываться на все сто в попытке опередить наступающую зиму, ценой невероятных усилий продвигаясь вверх по течению, — но все же такое путешествие возможно.
Теоретически.
Сегодня утром — в воскресенье, если Крозье не сбился со счета, — Гудсер производил последнюю ампутацию при помощи своего нового ассистента, Джона Хартнелла, а потом Крозье планировал собрать людей на своего рода богослужение.
Там он объявит, что Гудсер остается здесь с инвалидами и тяжелыми цинготными больными, и сообщит о своем намерении двинуться дальше с несколькими самыми здоровыми мужчинами и по меньшей мере двумя лодками, вскроется лед или нет.
Если Рубен Мейл, Ходжсон, Синклер или заговорщики из числа приспешников Хикки пожелают выдвинуть иной план действий, не оспаривая власти своего капитана, Крозье был готов не только обсудить все предложения, но и согласиться с ними. Чем меньше людей останется в лагере Спасения, тем лучше — особенно если от них отделятся самые неблагонадежные.
Из хирургической палатки послышались душераздирающие вопли: доктор Гудсер приступил к ампутации левой ноги мистера Диггла, пораженной гангреной.
Крозье, с пистолетом в одном и другом кармане шинели, отправился на поиски Томаса Джонсона, чтобы велеть тому собрать людей.
Мистер Диггл, всеми любимый участник экспедиции и превосходный кок, с которым Френсис Крозье много лет прослужил в экспедициях на оба полюса и которого, к великой радости команды «Террора», перед самым отплытием переманил с корабля сэра Джона, умер от потери крови и ряда осложнений сразу после операции и за считанные минуты до переклички.
Каждый раз, когда оставшиеся в живых участники экспедиции проводили на стоянке более двух дней, боцманы чертили палкой на снегу и гравии на каком-нибудь сравнительно ровном участке местности приблизительные контуры верхней и жилой палуб «Эребуса» и «Террора», чтобы люди знали, где стоять во время переклички. В первые дни в лагере «Террор» и позже на пространстве, ограниченном контурами верхней палубы одного корабля, порой возникала толкотня и неразбериха, когда сотня с лишним человек с обоих судов пыталась разместиться там, но сейчас численность отряда сократилась до численности команды единственного корабля.
В тишине, наступившей после переклички и предшествовавшей короткой проповеди Крозье, — в тишине, казавшейся тем более глубокой после пронзительных криков мистера Диггла, — капитан обвел взглядом толпу оборванных, бородатых, грязных мужчин с ввалившимися глазами, сгорбленных и бессильно свесивших руки по бокам на манер усталых обезьян, каковая поза означала строевую стойку.
Из тринадцати офицеров с «Эребуса» девять умерли: сэр Джон, командор Фицджеймс, лейтенант Грэм Гор, лейтенант Г. Т. Д. Левеконт, лейтенант Фейрхольм, старший помощник Серджент, второй лоцман Коллинз, ледовый лоцман Рейд и главный судовой врач Стенли. Из офицеров к настоящему времени в живых остались старший и второй помощники, Дево и Кауч, фельдшер Гудсер (он встал в строй с некоторым опозданием и сутулился еще сильнее прочих мужчин, не в силах поднять взгляд от усталости и уныния) и старший интендант Чарльз Гамильтон Осмер, переборовший тяжелую пневмонию для того только, чтобы свалиться с цингой.
От внимания Крозье не ускользнуло то обстоятельство, что все военно-морские офицеры с «Эребуса» умерли, а уцелевшие являлись простыми старшинами или гражданскими лицами, получившими почетное офицерское звание на время службы на корабле.
Все три мичмана с «Эребуса» — инженер Джон Грегори, боцман Томас Терри и плотник Джон Уикс — умерли.
«Эребус» отошел от берегов Гренландии с двадцать одним унтер-офицером на борту, и к данному моменту пятнадцать из них оставались живы, хотя иные — как, например, стюард старшего интенданта Уильям Фаулер, так и не оправившийся полностью после ожогов, полученных во время карнавала, — были просто голодными ртами, которые приходилось ежедневно кормить.
На поверке, проведенной в Рождество 1845 года, на «Эребусе» насчиталось бы девятнадцать матросов. К настоящему времени пятнадцать из них все еще были живы.
Из семи морских пехотинцев из команды «Эребуса», присутствовавших на перекличке в начале плавания, до августа 1848 года дожили трое — капрал Пирсон и рядовые Хопкрафт и Хили, — но все они слишком тяжело болели цингой, чтобы нести караул или ходить на охоту, а уж тем более тащить лодки. Но сегодня утром они стояли среди других оборванных, сгорбленных мужчин, тяжело опираясь на мушкеты.
Оба юнги, числившиеся в списке команды «Эребуса» — Дэвид Янг и Джордж Чемберс, которым было по восемнадцать, когда два корабля отплыли от берегов Англии, — остались в живых, но Чемберс получил сильнейшее сотрясение мозга при столкновении с чудовищным зверем во время карнавала и с ночи пожара превратился практически в идиота. Тем не менее он мог идти в упряжи, когда приказывали, есть, когда предлагали, и самостоятельно дышать.
