Вот она. Они. Кэсси и дети. Улыбаются во тьму, освещая его лицо. Как некогда освещали его жизнь.
Чуть-чуть прибавилось сил. Если он и впрямь попал куда надо, то последнее эхо исчезнувшего века вовсе не свет и музыка случайной тусовки, но уцелевшие бесценные образы любимых. Они по-прежнему с ним. В его сердце и последнем на земле смартфоне. А также первом.
Стэнтон выключил и спрятал аппарат в карман.
Пора начинать то, что предначертано судьбой. Миссию. Дело Хроноса.
Зажав фонарик в зубах, Стэнтон наклонился за рюкзаками.
Луч описал дугу и высветил Маккласки, распростертую на полу.
Она так горела желанием отправиться в прошлое, что, даже теряя сознание от сокрушительного удара, как-то исхитрилась упасть в Ньютонову караульную будку.
Стэнтон пригляделся. Дышит. Значит, жива.
Он опасливо обежал лучом неподвижное тело – вдруг какая-нибудь конечность оказалась за границей будки и перемещение во времени ее ампутировало?
К счастью, все было на месте: и ноги в шерстяных чулках, обутые в грубые коричневые башмаки, и короткопалые пухлые руки, испятнанные никотином. Маккласки транспортировалась целехонькой. Целеустремленность, повергавшая в беспросветный ужас экипажи женских четверок и восьмерок
[14]
и сделавшая ее первой женщиной-деканом, сослужила ей добрую службу. Она втиснулась в караульную будку, и никуда от нее не деться.
Присев на корточки, Стэнтон попытался определить степень ее повреждений. Рана на затылке не кровоточила, но это еще ничего не значило. Вполне вероятен ушиб мозга и, как следствие, повышение внутричерепного давления. Бутылки из-под шампанского способны нанести серьезный урон, стекло-то толстое. Во избежание отека мозга нужен лед, и как можно скорее.
Невероятно.
Стэнтон перенесся в прошлое ради спасения десятков миллионов жизней, а вынужден вожжаться с одной эгоистичной старухой.
Может, прикончить ее? Придушить старую ведьму, а труп, обряженный в твид, спрятать в темной глубине катакомб. А что? Она не имела абсолютно никакого права быть здесь, она подвергала риску миссию, о которой на словах так истово пеклась. Она обуза, опасная обуза.
Маккласки тихонько заурчала и пустила струйку слюны.
Стэнтон знал, что не убьет ее. Он не убийца.
Кроме того, он любил эту старушенцию и в глубине души был рад компании.
И тут его осенило. Сумка. Слишком большая даже по меркам Маккласки… Прям какой-то вещмешок.
Он открыл сумку, посветил в нее фонариком и сразу увидел запечатанный конверт с грифом министерства иностранных дел. Удостоверения Стэнтона от 1914 года лежали в точно таком же конверте. Подлая старуха действовала не спонтанно. Она все продумала заранее.
Конечно, она не планировала прибыть в 1914 год в полной отключке. Не предполагала, что полуголая турчанка съездит ей бутылкой по башке. Очередная победа романтиков. У истории нет никакого плана.
Однако пора вылезать из подвала.
И что потом? Кто знает, что там за дверью? И впрямь Стамбул 1914 года? Константинополь? Стэнтон все еще не мог в это поверить. Все равно как обнаружить, что на маленьком астероиде в форме подвала летишь в космосе.
Из малого рюкзака Стэнтон достал медицинский набор. Карбонат аммония мог послужить нюхательной солью. Нельзя так резко приводить человека в сознание, но не было иного способа поставить Маккласки на ноги. Если тащить ее и поклажу, незаметно из дома не выберешься.
От нашатыря старуха слегка очухалась. Глаза ее открылись, челюсть отвисла. Стэнтон ладонью прикрыл ей рот.
– Делайте, как я скажу, профессор, – строго прошептал он. – Не разговаривайте. Молчите. Просто делайте.
Все еще очумелая, Маккласки вряд ли сознавала, что происходит, но приказ, похоже, поняла. Во всяком случае, подчинилась.
Стэнтон вздернул ее на ноги. Опять зажал зубами фонарик, в одну руку взял все три сумки, другой обхватил Маккласки за «талию» и повел-потащил к двери. Добравшись до нее, прислонил профессора к стене и полез в карман за отмычками. Рыцари Хроноса, снабдившие его этим инструментарием, заверяли, что он откроет любую дверь, существовавшую в 1914 году. Однако данный замок изготовили в начале восемнадцатого века. Интендант ордена Хроноса учел это обстоятельство и выдал Стэнтону аэрозольную силиконовую смазку, которой тот и воспользовался.
Отмычка сработала. К счастью, дверь открывалась внутрь, поскольку снаружи она была забаррикадирована шкафом, который Стэнтон сдвинул в сторону.
В нос шибанул запах дезинфекции. И ванили, намекавшей на морфий. Больница.
Маккласки задергала носом и пробормотала:
– Морфий. Ньютонова, мать ее, больница.
– Сказано же, молчать! – яростно прошипел Стэнтон. – Если нас примут за взломщиков и упекут в стамбульскую тюрьму, не видать нам Сараево, глупая вы женщина!
Маккласки уронила голову на грудь и приложила палец к губам. Похоже, она все уразумела, но ее состояние внушало опасение, что такая понятливость не продлится долго.
Опять возникла мысль бросить ее. Вот же нелепость. Ведь сейчас надо все спокойно обдумать, проникнуться головокружительным выводом, что Ньютон оказался прав, что прежняя жизнь исчезла. Время перезагрузилось, и последние сто одиннадцать лет вновь стали будущим.
Но он ее не бросил. Для него это было столь же невозможно, как убить ее. Стэнтон вывел старуху из подвала и снова прислонил к стене. Потом вынес сумки, запер дверь и вернул шкаф на место.
Та же самая лестница. Это бесспорно, хотя состояние ее гораздо лучше, нежели сорок пять минут назад. Может, и хорошо, что приходилось возиться с Маккласки. От старухи разило табаком и винным перегаром, но это помогало отвлечься от невообразимости ситуации.
В конце лестницы была еще одна запертая дверь, с которой отмычка справилась легко. Секунда-другая – и они стояли на первом этаже дома. Стэнтон прижал ладонь к губам Маккласки и выдохнул:
– Ш-ш.
Музыка. Какая-то опера. Звук шершавый, скверный. Граммофон.
Стэнтон посветил фонариком в коридор.
На стенных крючках сестринские чепчики. Инвалидное кресло, каталка. Двери по обеим сторонам коридора. Из одной, приоткрытой, полоса неяркого света.
Поддерживая Маккласки и стараясь не греметь сумками, Стэнтон медленно крался по коридору. В приоткрытую дверь он увидел молодую медсестру за столом. Удачно, что она поклонница оперы.
Стэнтон вдруг понял, что смотрит на живую душу, которая умерла за десятилетия до его рождения. Поистине, еще никто с подобным не сталкивался.
Девушка поерзала на стуле. Почему-то хотелось рассмотреть ее лицо, первое лицо из нового мира. Из старого мира. Но девушка не доставила этого удовольствия, не обернулась; подперев рукой подбородок, она сосредоточенно читала. Стэнтон с Маккласки двинулись дальше.
