– Да нет, я к вам. – Дама смотрела на Стэнтона. – Мне интересно, что вы думаете.
Мне тересно, чё вы думате.
Какой певучий и сильный говор. Может, она слегка позерствует? Просторечье как-то не вязалось с обликом хорошо одетой дамы, путешествующей первым классом.
– Простите, думаю – о чем? – спросил Стэнтон.
– Обо мне, разумеется. О чем еще вы думали, как только я сюда села?
– Я… эээ… – оторопел Хью. Видный мужчина, не обделенный женским вниманием, даже в двадцать первом веке он не встречал такой обескураживающей прямоты. И уж совсем неожиданно, что в начале двадцатого женщина сама заговаривает с незнакомцем. – Уверяю вас, мисс…
– Не надо отпираться и выставлять меня дурой, – перебила дама. – Ну же, будьте мужчиной и сознайтесь.
Стэнтон был вконец ошарашен и не сразу нашелся с ответом.
– Вряд ли вы поймали мой взгляд, – наконец сказал он.
– Значит, все-таки вы меня разглядывали? – Дама нарочито нахмурилась, словно прокурор, ухватившийся за нестыковку в показаниях.
– Я этого не говорю. Я сказал: вряд ли вы поймали мой взгляд. Ну же, будьте женщиной и сознайтесь.
Дама улыбнулась, в глазах ее прыгали чертики.
– Ах, – вздохнула она. – Как раз в этой ипостаси я не очень успешна.
– Стало быть, вы признаёте, что не поймали мой взгляд?
– Я и не говорила, что поймала его. Я сказала: вы меня разглядывали. Разве нет?
Отпираться было бессмысленно.
– Ну, может, чуть-чуть.
– Тогда вернемся к началу. И что вы думаете?
Стэнтон окончательно растерялся.
– Ну, я… А как вы узнали, что я смотрю, если не поймали мой взгляд?
– Будет вам, мистер…
– Стэнтон.
– Мистер Стэнтон, одинокой женщине не нужно быть таким уж знатоком человеческой природы, дабы понять, что сидящий напротив одинокий мужчина ее разглядывает. Заметьте, я не говорю, что вы усиленно думали. Возможно, объект вас ничуть не заинтересовал. Либо мелькнула мысль: черт, жаль, она не блондинка в стиле венских красоток. Но что-то вы подумали.
На лице ее, обрамленном рыжеватыми прядями, глаза под чуть припухлыми веками сверкали, как два изумруда.
– Ладно. Я стал вас разглядывать, едва вы уселись за столик, – сознался Стэнтон. – Что до мыслей, я подумал… хоть это не мое дело… что вы… очень милы.
– Мила?
– Да. Очень.
– Почему же это не ваше дело? По-моему, чудесная мысль.
По-мом, чудесн мысь.
– Понимаете, дама одна и…
– Ну да, вы же не знали, что я никакая не дама. Сказать, о чем я думала?
– Хм, было бы любопытно.
– Хорошо. Прежде всего я тоже подумала, что вы симпатичный. Но только из-за этого я бы с вами не заговорила. На свете гораздо больше симпатичных мужчин, чем интересных, еще труднее найти человека, кто совмещает эти качества, а встретить такого в долгой поездке, когда он сидит один-одинешенек, это уже небывалое чудо. Кстати, меня зовут Бернадетт Бёрдетт.
– Очень рад знакомству, мисс Бёрдетт, – сказал Стэнтон. – Почему вы решили, что я интересный?
Она задумчиво сморщила носик.
– Ну как, у вас интересное лицо, хотя это обманчиво. В основном, наверное, из-за газет. Человек, который читает на двух языках, не может быть жутким занудой, верно? Тем более военный. Правда, военные не самые умные люди. По крайней мере, этого не скажешь о сослуживцах моего брата. Да и о самом братце тоже.
– С чего вы взяли, что я военный?
– Я думаю, выправка подсказала. И потом, вы командным тоном потребовали кофе, я слышала.
– Слышали? То есть вы…
– Да, я тут давно. Сидела в конце вагона. Потом попросила меня пересадить.
Стэнтон пытался оценить ситуацию. Что происходит? Она его кадрит, что ли? Неужели в 1914-м женщины клеились к мужчинам? На секунду возникла дикая мысль, что она за ним следила. Таинственная шпионка, знавшая о его миссии. Нет, это невозможно. Наверное, ей просто захотелось поболтать.
И он, кстати, не прочь с ней поговорить.
– Не возражаете, если я к вам подсяду? – спросил Стэнтон. – Может, вместе пообедаем?
– Боюсь, это зависит от результатов проверки.
– Какой?
– Например, что вы думаете об избирательном праве для женщин?
Надо было сразу догадаться. В начале лета 1914 года только одно занимало умы свободомыслящих женщин.
– Я никогда не сяду за стол с человеком, который не видит во мне равноправного члена общества. Это мое железное правило.
Стэнтон решил подольститься:
– Я считаю, что мир, в котором повсеместно женщинам отказывают в избирательном праве…
– За исключением славной и замечательной Новой Зеландии, – перебила Бернадетт.
– Да, за исключением, как вы говорите, Новой Зеландии… это свихнувшийся, алогичный, неправомерный, слабоумный и глубоко безнравственный мир. Вот мое мнение по вопросу избирательного права для женщин, мисс Бёрдетт.
– В таком случае, мы, конечно, отобедаем вместе. И вы меня обяжете, если станете называть Бернадетт.
– В конце концов, женщины держат половину неба,
[17]
– добавил Стэнтон.
– Господи, как хорошо вы сказали. – Бернадетт аж поперхнулась. – Ничего прекраснее я не слышала. Тем более от мужчины. Зовите меня Берни.
25
Стэнтон понял, что вовсю флиртует. Иначе зачем приплел цитату из Мао? Он смотрел на Берни Бёрдетт и себе удивлялся. Вот уж не думал, что когда-нибудь вновь будет флиртовать.
– Закажем еще кофе? – спросила Берни.
– Вы как хотите, а мне уже под завязку.
– Под завязку? – не поняла Берни.
– Это армейский жаргон. В смысле, больше не хочется.
– А-а. Тогда я тоже не буду. Может, выпьем коктейль? Все равно сидим. Нынче коктейли – писк моды, верно? Вам они нравятся?
– Да. Нехилая штука.
Стэнтон сам расслышал чужеродность фразы, этакого чирея на здоровом лексическом теле двадцатого века. Под завязку, нехилая штука. Чего вдруг он заговорил, как пацан из двадцать первого столетия?
– Нехилая штука? – растерянно переспросила Берни.
Недоуменная морщинка, прорезавшая лоб, делала ее чертовски милой.
– Виноват, опять казарма. Конечно, нравятся. Особенно очень сухие.
