– Официальные гонения? – спросил Стэнтон.
– Не то чтобы официальные, орудует толпа, однако полиция не спешит вмешаться. Бедные евреи клянутся в вечной верности короне и пытаются выглядеть консервативнее военных, но толку мало. Ей-богу, я думала, погромы – чисто российская черта. Никак не ожидала их в цивилизованной стране. Кстати, о России. Похоже, их царь окончательно спятил. Он объявил трехмесячный траур по «любимому кузену Вилли», распустил Думу, арестовал почти всех депутатов и некоторых казнил. Казаки носятся по стране и шашками рубят всякого встречного еврея и демократа. При царе Николае и кайзере Вилли Третьем пол-Европы оказалось под властью буйнопомешанных.
– Роза Люксембург это предсказывала, – заметил Стэнтон.
– И не ошиблась.
– Убийство кайзера она считает реакционным заговором, цель которого – раз и навсегда покончить с левыми.
– Так оно и есть! Всякий с долей разума давно это понял. Какие еще варианты? – разгорячилась Бернадетт. – Зачем это нужно подлинным социалистам? Конечно, заговор. Я не говорю – государственный, но военные определенно стояли в кулисах. Для них кайзер был недостаточно воинствен. Неслучайно его прикончили на открытии трамвайной линии. Военные приобретают много, а левые теряют все.
Версия и впрямь казалась достоверной. Кровавый взгляд достовернее истины.
Стэнтон вспомнил Аписа и «Черную руку». Ради великого блага Сербии армейские офицеры не остановились перед убийством собственного монарха. Несомненно, путчи были характерной чертой двадцатого века. История потеряла счет генералам в солнечных очках, свергавшим законных глав государств.
– В конце концов все уладится, – сказал Стэнтон.
– Очень надеюсь.
Разговор происходил накануне выписки из больницы. Рана еще не совсем зажила, но о заражении крови не было и речи. Время от времени в палату заглядывали изумленные врачи, которым оставалось только недоуменно покачивать головой.
– Спасибо тебе огромное, Берни, – сказал Стэнтон. – Если б не ты, я бы умер.
– Ну да, если б я не принесла то, за чем ты меня послал.
– Невероятно, что ты все бросила и отыскала меня. Так мило.
– Вообще-то бросать было нечего. Я обычная богатая девушка, утомленная бесцельной жизнью. Как многие из моего сословия, я отменно образованна для абсолютной пустоты.
– А как же борьба за женские права? Ты говорила, вновь этим займешься. Когда мы прощались в Вене.
– Боюсь, это отошло на задний план. Сейчас над всем главенствует Ольстерский кризис, и многие женщины, позабыв о половой солидарности, заняты им. Ты не представляешь, как все накалилось…
– Берни, – перебил Стэнтон, взяв ее за руку, – когда я лежал в бреду и ты беседовала со мной, ты говорила кое-что о себе и своих чувствах…
Ему вдруг напрочь расхотелось говорить о политике, которая его никогда особо не интересовала. Хотелось говорить о Берни.
– Ах, это… – Она опять прелестно зарделась. – Я просто пыталась тебя поддержать. Так, болтала… Может, и хорошо, что ты был в бреду, иначе от скуки умер бы, не дождавшись своих иголок!
Стэнтон сжал ее руку чуть крепче:
– Кажется, ты говорила, что думала обо мне и хотела бы вновь увидеться.
Берни отвела взгляд, уставилась на покрывало. Свободной рукой нервно его потеребила. Потом посмотрела Стэнтону в глаза:
– Да, наверное, я так сказала, но все это чепуха, правда? У тебя загадочный душевный груз, с которым ты носишься как с писаной торбой. А в Вене ты дал деру, точно испуганный кот.
Стэнтон хотел что-то возразить, но она продолжала:
– Нет-нет, я не в претензии. Так мы условились, и ты соблюдал договоренность. На балконе я чудесно позавтракала и потом ушла с гордо поднятой головой. Не беспокойтесь, мистер Стэнтон, я не рассчитывала, что в оплату за роль сиделки вы в меня влюбитесь. Если честно, я была рада уехать из Ирландии. Сейчас там совсем невесело, как и во всей Британии. Нет, у нас не арестовывают целые сословия, как здесь, но улицы забиты войсками.
Стэнтон не хотел менять тему. Он собрался сказать, что Бернадетт не права, что после Вены он ежедневно о ней думал. Однако новость его ошеломила.
– Войска на улицах? В Британии?
– Господи, ты же ничего не знаешь! Мы все время говорили о Германии, и я забыла рассказать, что творится на родине. Все закрутилось недавно. После убийства мистера Черчилля.
Стэнтон чуть не подавился супом.
– Черчилль убит? – выговорил он. – В 1914-м?
– Ну да, а какой у нас год-то? Это было просто ужасно. На митинге Черчилль выступал с речью о гомруле.
[28]
Говорил в своем духе – мол, предатели-тори угрожают поддержать военных в насильственном противодействии закону. Конечно, так оно и было бы. И кто-то его застрелил.
– Кто-то?
– Ольстерский юнионист. Он даже не пытался скрыться. Нет, он гордился своим поступком. Дескать, предатель – Черчилль, который хочет разрушить Соединенное Королевство, а он – патриот, защищающий королевские земли. Ясное дело, страна взбаламутилась, и далеко не все на стороне мистера Черчилля. Представь, многие считают убийцу героем. А Ирландия обезумела. Взрывы. Бунты. По Дублину открыто разгуливают вооруженные республиканцы.
Стэнтона зазнобило. На глазах закипали слезы.
– Что с тобой, Хью? Ты весь дрожишь. Я понимаю, новость ужасная, но многие призывают к спокойствию…
Стэнтон откинулся на подушку и уставился в потолок.
– Нет, ты не понимаешь, Берни. Черчилль необходим. Он спас нас…
– Спас? От чего? Да, он ускорил развитие флота, но на кой черт нужен этот флот, если все заняты раздиранием на части собственной страны и никто не помышляет о войне с другими государствами. Знаешь, он мне тоже нравился. Смелая позиция по Ирландии, жесткие отзывы о суфражистках. Но он был всего лишь министром. Что значит – он нас спас?
– Ничего. – Стэнтон справился с собой. – Просто я думал, что ему суждены великие дела. Хотя, может, великие дела и не потребуются, кто его знает.
– Боюсь, потребуются. В стране все вцепились друг другу в глотки. Сто тысяч вооруженных сторонников Карсона взяли под контроль Белфаст, но армия не желает разбираться с ними. Причем не солдаты, а генералы! По-моему, военные берут пример с нынешней Германии. Некоторые полки заявили, что не станут подавлять ирландский гомруль, что бы там ни говорил закон. Похоже, только личное вмешательство короля предотвратило их марш на Вестминстер. Поверь, сейчас никого не волнует избирательное право женщин. Если честно, складывается такая картина, что парламента вообще не будет, избирать станет некуда. Так что я обрадовалась возможности все это оставить и немного поиграть во Флоренс Найтингейл. Ведь жизнь – не только политика, да? Я к тому, что у человека должна быть просто жизнь. Я этого хочу… Но ты, может, не хочешь. Или хочешь?
