– Сэр Исаак, стоит ли сейчас… – Бентли видел, что собеседник готов оседлать своего кощунственного и весьма опасного конька.
– Триединство невозможно математически! – Ньютон шлепнул ладонью по столику, расплескав вино. – Три разные сущности не могут быть едины. Три горошины не станут одной! А равно – Отец, Сын и Дух Святой. Это противоречит логике. Кроме того, это идолопоклонство, ибо если Отец и Сын едины, то образ умирающего на кресте суть образ его отца, то бишь Господа. Чистой воды идолопоклонство, сэр! А меня окрестили богохульником.
Бентли беспокойно заерзал. Подобные разговоры, даже с глазу на глаз, были крайне нежелательны. Особенно для того, кто своим положением обязан монаршему покровительству. Еще недавно в Англии за этакое кощунство сжигали.
– Э-э… вы приехали поговорить о Троице, сэр Исаак? – осторожно спросил Бентли.
– Вообще-то нет, раз вам угодно спросить, – сердито ответил Ньютон.
– Хм. Тогда, может быть, вернемся к Хроносу, о ком вы говорили? И еще вы обмолвились о неопубликованных открытиях, сэр Исаак. Это произвело бы фурор.
Ньютон принял стакан с вином взамен того, что расплескалось. Похоже, спиртное его уравновесило, ибо он заговорил спокойно:
– Вы, мистер Бентли, знаете, что я больше иных располагаю временем для размышления. Я холостяк. За исключением моих племянниц, мне чуждо женское общество, и я далек от светской жизни. Все силы, какие другие тратят на любовь и дружбу, я посвящаю раздумьям над своими трудами о Господней вселенной.
– Разумеется, сэр Исаак, разумеется.
– В нашей переписке об атеизме я известил вас о том, как я счастлив, что мир уразумеет воздействие гравитации на движение планет. Я понимал, что моя грандиозная теория, объясняющая движение и форму пространства, хороша и учитывает строгий порядок во вселенной, установленный Господом.
– Да, да.
– Но что, если мысль моя двинулась дальше первоначальных пределов? Что, если я сделал открытие, которое не обнародовал? Дабы вместо вечного божественного порядка в танце планет не возник рукотворный хаос.
– Хаос, сэр Исаак?
– Что, если не только предметы подчиняются силе тяготения? Не одни яблоки и планеты?
– Я не понимаю, сэр. Вы блестяще доказали миру, что гравитация есть сила, каковая связует все предметы, удерживая их на определенных им местах и небесных маршрутах. На что еще она может воздействовать?
– Ну, скажем, на свет. – Старик глянул на солнечный луч, как нарочно пробившийся сквозь щель в шторах. – Может быть, она способна изгибать свет.
– То есть существуют круглые углы? – Бентли не смог сдержать улыбку.
– Возможно, сэр, возможно. Однако это не всё.
– Что еще?
– Хронос.
– Время?
– Да, время, декан Бентли. Что, если гравитация способна изгибать время?
Ньютон не мог знать, что эта невероятная мысль, осенившая его в 1691 году и ставшая причиной его душевного расстройства, прямиком ведет к Хью Стэнтону – человеку, который родился в 1989-м, а в 1914-м спас мусульманскую мамашу с детьми. Однако он знал, и знал вполне точно: в будущем ничто не зафиксировано и не определено.
– Скажите, мистер Бентли… – Ньютон разглядывал винный осадок на дне пустого стакана. – Если б Господь дал вам возможность изменить один факт в истории, вы бы согласились? Если – да, что вы бы изменили?
5
Занимавшийся день не сумел расчистить небеса над Тринити-колледжем. Напротив, буран, бушевавший на Большом дворе, набирал силу. Случайный теплый поток, в климатическом хаосе сбившийся с древнего курса, принес дождь со снегом и градом. Сосульки на фонтане в центре двора напоминали застывшие водопады или острые блестящие зубы, в гримасе закусившие серую каменную губу.
Рассказывая историю, профессор Маккласки заняла свою излюбленную позицию у камина. Теперь же протопала к окну и протерла глазок в запотевшем стекле.
– Зараза! – Она вгляделась в промозглую тьму. – Вот же чертова погода.
– Бог с ней, с погодой, – сказал Стэнтон. – Исаак Ньютон написал вам письмо? Вы не шутите?
– Да, написал! – Маккласки ликующе вскинула кулак. – Конечно, не мне лично. Письмо, оставленное Ричарду Бентли, адресовано тому, кто 1 января 2024 года будет главой Тринити-колледжа. Святой обязанностью всех деканов было вплоть до означенной даты передавать друг другу письмо нераспечатанным. Если бы только Бентли и старик Исаак знали, что через триста лет получателем окажется женщина! Вообрази их удивление. Старые пердуны просто очумели бы. Точно карлик на плечах великана, Ньютон разглядел многое, но вряд ли предвидел, что деканом Тринити будет горячая тетенька с трубкой.
В оконной испарине Маккласки прорисовала тяжелые груди, осиную талию и крутые бедра.
– Славная байка, а? – Она повернулась к Стэнтону. – Настоящая рождественская, верно?
– Да, и, пожалуй, слово «байка» здесь ключевое. Вы всерьез полагаете, что деканы триста лет хранили тайну о письме Исаака Ньютона?
– Конечно! – неподдельно удивилась Маккласки. – Я тоже, вступив в должность, ждала означенной даты. Мужественно, хоть и женщина. Ведь всем нам оказали доверие.
– И ни один декан не прочел письмо?
Маккласки стала убирать тарелки:
– Я допускаю, что кто-нибудь заглянул в него и вновь запечатал. Но никто не обнародовал содержания письма, что было бы публичным признанием в предательстве. И поскольку информация, оставленная Ньютоном, привязана к конкретному времени, толку от нее было мало. Ты доел?
Стэнтон подцепил последний кусок бекона и отдал тарелку:
– Мало толку, если не считать того, что письмо представляет собой бесценный исторический документ.
– Это Кембридж, Хью. У нас тут навалом бесценных исторических документов, и никто из-за них особо не будоражится. Ньютон написал целую кучу писем куда сумасброднее, и почти все они собирают пыль в университетской библиотеке. Все хотят видеть только «Начала». Знаешь, как в Риме туристы целый день стоят в толпе и пялятся на крышу Сикстинской капеллы, забыв, что под ногами у них древняя империя. Главное, что письмо подлинное. Я проверила его углеродный состав и сравнила почерк с известными образцами.
– Ладно, профессор, вы меня убедили. А что в письме?
– Я прочту, если хочешь.
Маккласки взяла с каминной полки пивной кувшин в виде Уильяма Глэдстоуна
[4]
и вынула из него измятый пожелтевший пергамент. Потом из кармана шинели достала очки, сдула табачные волокна, приставшие к толстым пластиковым линзам, и, приложив оправу к носу, как пенсне, стала читать:
