Самый красивый и впечатляющий бессмертный из всех собравшихся, думал Грегори. А моя Хризанта ничем не уступает прочим, хоть той же Пандоре, что как раз вошла в комнату. Ох, не нравится мне, что они танцуют! Совсем не нравится!
Когда он вообще видел, чтобы вампиры танцевали? Ну да, они с Хризантой нередко бывали в обществе смертных, и да, много танцевали там и сям на гладком паркете, выдавая себя за людей – но сейчас-то дело совсем иное. Тут собрались одни лишь бессмертные, а для бессмертных танцы – не то что для обычных людей.
Внезапно музыка в комнате сделалась для Грегори слишком громкой, в ушах застучала кровь. Смотреть, как Мариус танцует с его женой по Крови, было невыносимо – но и уходить не хотелось.
Вдали, за пределами стен этого дома, в ночи раздавались голоса – это ссорились собравшиеся в парке молодые вампиры. Внезапно один из них обратился в паническое бегство.
Музыка все набирала темп. Пандора увлекла за собой в танце Луи: древняя вампирша с характерным обликом ожившей мраморной статуи – и юный, сохранивший куда более сходства с обычным человеком Луи, взиравший на нее с нежной улыбкой, точно на трепетную, доверенную его попечениям дебютантку. Из всех собравшихся под этой крышей вампиров в нем, пожалуй, сохранилось еще более всего человеческого.
Дэвис тоже шагнул на импровизированную танцевальную площадку, но один, танцуя с плавной кошачьей грацией: голова чуть склонена, левая рука изящно изогнута над головой, правая рука на талии. Глаза под тяжелыми веками наполняла сонная истома, смуглая кожа мерцала в отблесках свечей.
Фарид присоединился к Сету. Все происходящее, похоже, завораживало его. Музыканты были среди вампиров большой редкостью, в истории бессмертных их насчитывалось совсем немного. То, что они творили с инструментами, не поддавалось никакому анализу, но Грегори полагал, разгадка кроется в неизменности вампирского тела и переменчивости всего остального вокруг. В отличие от смертных музыкантов, вампиры не подчинялись темпу, но постоянно восставали против него, играли с ним вплоть до почти полного уничтожения – а потом возвращались к нему с поразительной внезапностью, придававшей музыке ломкость и хрупкость, почти трагизм.
Около Грегори вдруг оказался Арман.
– Все равно что играть на скрипочках, пока горит Рим, да? – сказал он.
– Прямо даже не знаю, – отозвался Грегори. – Но момент напряженный, тут не поспоришь. Столько нас сразу в одном месте. Это… это… я ни разу еще…
– Знаю. Только на этот раз, когда все закончится, мы не должны снова растеряться, раскатиться в разные стороны, как стеклянные шарики.
– Не должны. Я давно уже осознаю: мы больше не можем жить изолированно друг от друга, не кооперируясь.
– И все же в прошлом, когда я пытался, никогда ничего не получалось… – Арман повернулся к музыкантам, не докончив фразы.
В комнату вошел Бенджи. Музыка оборвалась.
Одетый в темно-серый костюм-тройку и мягкую фетровую шляпу в тон, он двигался сквозь толпу с непринужденной улыбчивой бодростью политика на выезде: пожимал руки направо и налево, кланялся Пандоре и Хризанте, благосклонно принимал женские поцелуи. А потом вышел на середину комнаты и обвел собравшихся взглядом. Не выше пяти футов и двух дюймов, он, тем не менее, был сложен на диво пропорционально. Никто и не подумал напомнить ему, что джентльмен, входя в помещение, снимает шляпу – его шляпа не снималась, она была неотъемлемой частью образа, частью самого Бенджи.
– Благодарю вас всех за то, что вы добрались сюда, – заявил он. В чистом и звонком мальчишеском голосе звучала властная уверенность в себе. – Я прервал вещание, чтобы сообщить вам неожиданное известие. Голос позвонил на радиостанцию и обратился к нам, используя голосовые связки неизвестного вампира. Голос говорит, что пытается тоже прибыть сюда.
– Но почему ты уверен, что это и вправду Голос? – спросил Арман.
– Это был он, – ответил Бенджи, отвесив ему легкий почтительный поклон. – Я, разумеется, сам беседовал с ним, и он сослался на то, что ранее говорил мне лично. – Бенджи коснулся пальцами виска, чуть ниже полей шляпы. – Напомнил стихотворные отрывки, которые цитировал мне телепатически. Это был он. Голос. И он утверждает, что со всех сил старается прийти к нам. А теперь, леди и джентльмены Ночи, мне надо вернуться к вещанию.
– Но Бенджи, пожалуйста, погоди, – остановил его Мариус. – Я за тобой не угоняюсь. Какое именно стихотворение читал тебе Голос?
– Йейтс, господин, – ответил Бенджи с еще более глубоким и почтительным поклоном. – Йейтс, «Второе пришествие». «И что за чудище, дождавшись часа, ползет, чтобы родиться в Вифлееме».
И, не проронив более ни слова, он снова удалился наверх, в свою студию, коснувшись полей шляпы, когда проходил мимо Пандоры и Хризанты. И комнату снова наполнила музыка – пульсирующие, порывистые звуки вальса «Карусель».
Грегори отодвинулся назад, к стене, глядя на снова закруживших по комнате танцоров. Внезапно рядом с собой он заметил Дэвиса. Руки его коснулись холодные пальцы.
– Потанцуй со мной, – промолвил Дэвис. – Идем, потанцуем вместе.
– То есть как это?
– Ой, да сам знаешь. И всегда знал. Как люди всегда танцевали. Оглянись назад. Вспомни.
Влажные глаза Дэвиса смотрели настойчиво, испытующе, губы изогнулись в улыбке. Казалось, он безгранично доверяет Грегори – что бы ни уготовило им будущее. Как же радовало и грело душу это доверие!
Да, Грегори оглянулся назад. Он забирался в воспоминаниях все дальше и дальше, пока не дошел до тех давних, еще человеческих, ночей в древнем Кемете, когда он вместе с другими отплясывал до упада, танцевал на придворных пирах, пока не валился с ног от блаженного изнеможения, а барабаны так и гремели в ушах.
– Хорошо, – сказал он Дэвису. – Только ты начинай.
До чего же прекрасно это было – нестись по воле древних узоров, вплетенных в новую романтическую мелодию! До чего же естественно! И хотя Грегори прикрыл глаза, на миг позабыв страхи и опасения, он осознавал, что повсюду вокруг танцуют и другие вампиры-мужчины, каждый на свой собственный лад. Танцевал и Флавий. Флавий, с его чудо-ногой, на этой самой чудо-ноге! Казалось, танцуют все – всех захватила и унесла чуть грубоватая безжалостная музыка, все отдались ей и этому неслыханному, беспрецедентному мигу, что все длился и длился без конца.
Прошел час. Может, чуть больше.
Грегори бродил по дому. Музыка заполняла особняк, вибрировала в каждой балке.
В библиотеке, прелестной французской библиотеке, он увидел перед огнем Пандору и Флавия. Флавий рыдал, а Пандора нежно, любяще гладила его по голове.
– О да, но теперь у нас есть время поговорить обо всем этом, – негромко произнесла она. – Я всегда любила тебя – любила с той самой ночи, как я тебя создала. Ты всегда оставался в моем сердце.
– Я хочу так много тебе рассказать! Я жажду заполнить пробелы, жажду, чтобы ты все узнала.
