Сам не понимаю, почему так волнуюсь. Как дурак. Как будто тоже живой.
Девочка Настенька, рак, пять лет, мечта. Цирк.
В дверь снова лезут, я снова посылаю – на этот раз даже не поднимая головы. Пишу этой, из хосписа, письмо. Благотворительность – это модно. Католичество – это круто. «Догма». Тоже отличное кино. Аффлек и Деймон вообще молодцы. Написать «Умницу Уилла Хантинга»! Я бы вообще больше ничего не делал после этого. Просто лежал бы и плевал от гордости в потолок. Я ничего и не делаю, впрочем. Даже в потолок не плюю. Квартира съемная. Могут погнать. Хотя мне всё пофиг. У меня, как у латыша – только хрен да чистая душа. Ноутбук, пара терабайтников и пяток рубашек. Ничего личного.
Отвечает она почти мгновенно – здравствуйте, спасибо, было бы очень здорово, вот телефон мамы Настеньки. До свидания. Спасибо еще раз. Четко. Профессионально. Тепло. Я сижу, оторопелый. То есть звонить все-таки придется самому. Мир разом скукоживается, становится холодным, липким, как снулая рыба. К общению с Настенькиной мамой я не готов. Я вообще не готов к общению. С меня довольно юных бизнесменов с их стартапами. Я думал, перекину за пять секунд деньги на счет хосписа (проверил заранее, прогуглил даже – отрицательных отзывов ноль, сплошное сопливое мимими, не мошенники, однако, даже странно)… Ладно, сам виноват, кретин. Не было печали не надо и начинать.
Позвонить решаюсь только поздно вечером. После «Джуниора» и пива. Готовлюсь тщательно – с одним антиопределителем номера на городском телефоне вожусь минут тридцать. Еще не хватало, чтобы она принялась мне потом названивать, эта мама Настеньки. Принесите кота. Унесите кота. Спасите-помогите. У меня молоко убежало. Врешь, не возьмешь! Заодно проверяю цирки – их, оказывается, четыре. Вот кто бы знал! Заказ билетов онлайн есть у всех, что приятно. Движение – смерть. А непредвиденное отклонение от привычного маршрута убивает целый день. Кто знает, сколько их еще осталось? Разве что Настенька. На черта она мне вообще сдалась?
От переизбытка трудов выпиваю еще пива и набираю в результате с мобильного. Автоматом. Как пишут на «Ньюсленде», поздравляю, вы тектонический болван. Ничего не поделаешь. И ладно.
Настенькина мама отвечает сразу, как будто подкарауливала у телефона. Голос приятный. Вежливая. Не нервничает, не лебезит. Да, всё так. Настя хотела бы в цирк, но к нам не приезжают. Куда это – “к нам”? Называет дикие бебеня – где-то аж за Рузой. Семь лет на оленях. Не повезло. И еще раз не повезло – оказывается, не я один умею работать с информацией. Там, под Рузой, тоже не дураки сидят. Гуглить умеют. Настенька хочет в конкретный цирк, на конкретное представление. То есть, конечно, она ничего не хочет, мала еще. А вот мама ее начиталась отзывов, и поэтому… Я записываю на бумажке, мобильный неудобно впечатался в щеку, тихо, по капле переливается на жесткий диск очередной фильм. Качаем, брат. Качаем. Хоть подрасстрельной статью сделайте. Нашу песню не задушишь, не убьешь. Уточняю еще раз день. Время. Успеете добраться? Они успеют.
У мамы Настеньки теплый голос, с каким-то забавным акцентом, который я не опознаю́. Один раз она даже смеется, мягко, весело, у самой моей щеки. Очень уютно. А я бы смог смеяться, если бы у моей дочери был рак головного мозга? Не уверен. Я бы расхотел смеяться, если б у меня просто была дочь. Простудится, упадет, разобьется, умрет. Ну его нафиг. Может, все-таки мошенница? Перепродаст потом билеты – и дело с концом? А зачем перепродавать? Кому? Где она найдет таких дураков за четыре сольдо?
Да, извините, самое главное: билетики вам как передать?
Мы оба замолкаем испуганно – я и Настенькина мама. Две телефонные трубки, не соединенные ничем, даже проводами. Я боюсь, что она назовет домашний адрес и мне придется ехать два с половиной часа в один конец, про назад и не говорю. Проще уж остаться там, под этой Рузой. Навек затеряться в степях. Она тоже боится назвать домашний адрес – а вдруг я маньяк, в конце концов? Приду с топором, порешу враз всю семью, унесу старенький телевизор. А может, новенький: сорок два дюйма, плоский экран. Крепится к стене. Телевизора-то у меня нету. Мотив? Мотив! Что она вообще знает обо мне, кроме голоса и номера, высветившегося на дисплее? Я даже не сотрудник хосписа. Квартира съемная. Выкину симку, сменю адрес – и ищите меня. Мы несколько секунд боимся хором – это Москва, родимая, додавливает в нас живое и человеческое. Добивает даже до Рузы. И за нее.
Настенькина мама справляется первая. Женщина. Сильный пол. Оставьте, пожалуйста, билет на кассе, в цирке. Мы приедем к началу спектакля и заберем.
Мы разом же переводим дух – пронесло. Она говорит спасибо – просто, но с таким достоинством, что я невольно завидую. Я бы так не смог. Не смог, и всё. Быть кому-то обязанным – это вообще хуже смерти. Если бы мне пришлось принимать благотворительные подачки, я бы удавился, честно. А она вот не давится.
Девочка Настя. Рак. Цирк. Мечта.
Придется все-таки самому тащиться к кассам.
На следующий день я вместо законного обеда прусь в цирк. До бульвара добираюсь к двум, совершенно не узнавая дневную Москву. Так вот ты какой, северный олень! Ничего. На бульваре даже красиво. Снуют вертлявые хипстеры, богатые бабы атакуют торговый центр. Чистая публика. Никакого рака. Москва и рак несовместимы. У нас даже инвалидов нет. Все здоровые, успешные и молодые. Плюс обслуживающее быдло. Лучший город на земле. На том стоим.
Тетка в окошке сварливо сообщает мне, что кассы закроются через десять минут. Десять минут. Ни души. Я рассматриваю схему зала – офигеть, какие цены! Знаете, сколько сейчас стоят билеты в цирк? Я тоже не знал. Мелкая московская сволочь во мне жалобно скулит, что с галерки тоже отлично видно, но я не поддаюсь. Два места в третьем ряду выдерут из моего бюджета шмат, никаким образом не совместимый с жизнью. То есть за квартиру я, конечно, заплачу, но остальное…
Я закроюсь скоро, молодой человек! – нервничает тетка. Голодная, наверно. Жрать надо меньше, вот что! Тогда и денег будет достаточно. Я на одной пицце состояние просаживаю. Ничего, всё наладится. Я просто никогда не пробовал вести бюджет. Заодно и научусь.
– Два билета в третий ряд на воскресенье, на час дня.
– Шесть тысяч рублей.
– Хорошо, только мне надо оставить билеты на кассе, люди приедут и заберут перед самым представлением.
Тетке пофигу метель – заберут или нет, она голодная. Берет мои кровные, сует в ответ два билета. Молча.
Я выхожу на бульвар, перезваниваю зачем-то Настенькиной маме. Докладываю голосом. Ой, спасибо, – говорит она. – Спасибо большое. А Настенька готовится уже. Платье выбирает. Велела у вас спросить – красное или синее? А какая разница? – спрашиваю я растерянно. Настенькина мама смеется. Вот и я ей так говорю. Но она хочет вам понравиться. Какой приятный все-таки смех! Теплый, живой. До свидания. И вам до свидания. Еще раз спасибо большое. Вы очень хороший человек.
Я смотрю на часы – до перерыва еще три минуты. Вламываюсь к тетке.
– Погодите! Мне еще один билет! Рядом вот с этими, – тычу ей в окошко два билета. – Я только что брал! Мне еще один!
