«14-го января 1 67 8 года новоприезжий доктор Андрей Келлерман представился в Аптекарском приказе начальникам его: боярину князю Никите Ивановичу да кравчему с путем князю Василью Федоровичу Одоевским и дьяку Андрею Виниусу, и ему был произведен, через толмача, допрос, где и чему он учился? И молодой доктор ответил:
– Отпустил меня отец мой, торговый иноземец Томас, для докторской науки за море, и я был в Цесарской земле в городе Лейпциге шесть лет и учился докторской науки, да в городе Страсбурге три же года был в науке, да в голландской земле, в городе Лейдене – два года, в английской земле в городе Оксфорде и во французской земле в городе Парисе – полтора года и наконец в Италии, в городе Падуе, в знаменитой Падуанской академии – два года, где и был учинен доктором и получил диплом за подписями учителей и за тремя висными печатями краснаго воска в красных кожаных ковчежцах».
Целую тебя, милая моя, родная! Жди, на той неделе, даст бог, буду дома.
Любящий тебя Алексей
В голландке, маленькой, ладной, бело-голубой, жадно полыхнуло. Красные кожаные ковчежцы радостно вспыхнули, и по пламени прошлась маленькая разноцветная радуга.
Теперь тепло, мамаша?
Наталья Владимировна Чернавская, урожденная Рыбушкина, шестидесяти трех лет от роду, потомственная дворянка, любящая дочь, нежный, сердечный мой друг, скорбящая мать, неутешная вдова, скверная мачеха, православного вероисповедания, лютеранка по совести, убежденная теософка по глупой молодости, ныне разуверившаяся атеистка, Господи, ибо и на то была воля Твоя, грузная, неопрятная, незрячая, милая дорогая Туся в белом (с прошивками) платье, рвущая вишню в солнечном, полном медного птичьего гомона барском саду, ничего не ответила.
Да, теперь ей наконец-то было тепло.
Глаукома, когда-то бывшая просто надоедливым пятном чуть справа, почти у горизонта, сузила видимый мир сперва до тоннеля, потом до прорехи и наконец до игольного ушка – и теперь вдруг оказала ей последнюю милость. Сквозь микроскопическую прореху на мгновение прорвался свет, но и его, этого бледного, словно измученного света, оказалось так много, что Туся была счастлива. Только теперь, почти совершенно слепая, она вдруг увидела свою прежнюю жизнь с такой удивительной, радостной ясностью, с какой не видела прежде никогда.
И жизнь эта была прекрасна, по-настоящему прекрасна.
