– А из приютов эти возжаждавшие отцовства и материнства американцы вообще усыновляют детей?
– Иногда, – ответил священник. – Но сами знаете, сколько тут трудностей. Кейт кивнула.
– Половина детей больны. Остальные, в основном, или моторно отсталые, или умственно ущербные. А американское посольство больному не даст визу, – Она вдруг рассмеялась, поразившись резкости издаваемых звуков. – Какое дерьмо.
– Да, – согласился О'Рурк.
Неожиданно для себя Кейт стала рассказывать священнику о тех детях, которым пыталась помочь, о детях, умирающих из-за недостатка квалифицированной медицинской помощи, из-за скудного питания, отсутствия сострадания и компетентности со стороны румынского больничного персонала. Также она рассказала ему о ребенке в изоляторе Первой окружной больницы, о брошенном, безымянном, беспомощном малыше, который пошел было на поправку после переливания крови, но вскоре опять стал чахнуть из-за какого-то расстройства иммунитета, которое Кейт не могла ни локализовать, ни диагностировать имеющимся в ее распоряжении примитивным оборудованием.
– Это не СПИД, – сказала она. – Не просто анемия или гепатит, не нарушения иммунной системы, относящиеся к крови, с которыми я знакома – с редкими в том числе. Убеждена, что в Штатах, с тем оборудованием и персоналом, которыми я располагаю в Боулдерском ЦКЗ, я смогла бы локализовать, квалифицировать и остановить заболевание. Но у этого ребенка никого нет, и здешние власти никогда не заплатят за перевозку его в Штаты или не дадут визу, если я возьму расходы на себя. – Она резко потерла щеку. – Ему семь месяцев, он зависит от меня и умирает…, а я ничего не могу сделать.
Кейт с удивлением обнаружила, что щека у нее мокрая от слез. Она отвернулась, от священника.
– А почему вы его не усыновите? – тихо спросил О'Рурк.
Она повернулась и изумленно посмотрела на него, но больше он ничего не сказал. Кейт тоже молчала. Так, в молчании, они и въехали в затемненный Бухарест.
Глава 10
Румыны не давали имен подкидышам. Брошенный семимесячный ребенок в изоляторе Первой окружной больницы именовался – в соответствии с записями, переведенными для Кейт Лучаном, – «несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613». Медкарты большинства детей содержали сведения о том, кто были их родители, или кто оставил их в детском доме или больнице, или, по крайней мере, где их обнаружили, но в медкарте пациента номер 2613 полностью отсутствовала подобная информация.
Кейт просмотрела эти записи предыдущей ночью, вернувшись из Питешти с отцом О'Рурком. Она поблагодарила его за поездку, когда он, уже за полночь, высадил ее перед домом. Они больше не обсуждали его брошенное вскользь предложение насчет усыновления. Кейт никак не могла отделаться от мысли, что священник, возможно, пошутил.
Но все же прежде чем рухнуть в кровать, она проглядела свои записи.
«Несовершеннолетний пациент мужского пола номер 2613» был доставлен в Первую окружную больницу Бухареста после того, как врачи детской больницы в Тырговиште не смогли диагностировать болезнь, явно угрожавшую его жизни. В число симптомов входили потеря веса, апатия, рвота, отказ от молочных смесей и некое расстройство иммунной системы, из-за чего любая простуда или вирус гриппа представляли для ребенка смертельную опасность. Анализ крови не выявил гепатита или других дисфункций печени. Не указывал он и на анемию, но количество лейкоцитов было гораздо ниже нормы. Переливания крови, начатые в пять месяцев, стали, казалось, причиной чудесного выздоровления – почти две недели ребенок пил из бутылочки и набирал вес, а реакция на аллергический тест показала положительную динамику иммунной системы, – но потом вновь начались проблемы с иммунитетом и все вернулось на крути своя. Последующие переливания приносили все более краткосрочное улучшение состояния больного. Пять недель назад ребенка перевели из Тырговиште в Бухарест, и почти все это время Кейт Нойман боролась лишь за сохранение его жизни.
Она вошла в изолятор. Толстая сестра с заячьей губой стояла у детской кроватки и кормила ребенка; вернее, она курила сигарету и смотрела куда-то в сторону, одновременно тыкая протиснутой через прутья кроватки бутылкой с соской ему в щеку. Он при этом слабо попискивал и не обращал на соску никакого внимания.
– Убирайтесь, – сказала Кейт, повторив то же самое по-румынски.
Сестра засунула бутылочку в грязный карман халата, одарила Кейт злорадной улыбкой и, стряхнув пепел с сигареты, неторопливо вышла.
Кейт взяла ребенка на руки и огляделась в поисках качалки, которую она раздобыла для этой палаты. Качалки опять не было. Тогда она присела на холодный радиатор под окном и стала убаюкивать малыша, нежно покачивая. «Нужно срочно назначить внутривенное питание», – подумала Кейт. Последнее переливание крови принесло облегчение лишь на пять дней.
Ребенок остановил взгляд на ее лице и перестал плакать. Он был таким крошечным, что ему вполне можно было дать не семь месяцев, а семь недель. Маленькие ручки и ножки казались почти прозрачными, большие глаза пристально смотрели на Кейт, как бы ожидая ответа на какой-то заданный вопрос.
Кейт достала бутылочку с заранее подогретой смесью и попыталась вставить соску в маленький ротик. Малыш отворачивался, не желая есть, но каждый раз его взгляд возвращался к ней. Тогда она поставила бутылочку на подоконник и стала его просто укачивать. Глаза ребенка медленно закрылись, а частое дыхание перешло в спокойное сонное посапывание.
Она покачала его еще немного, напевая колыбельную, которую ей пела мать.
Тихо, дитя, не говори ни слова,
Мама купит тебе пересмешника.
А если пересмешник будет петь,
Мама купит тебе бриллиантовое кольцо.
Вдруг Кейт умолкла и приблизила к себе лицо малыша. Она вдыхала его детский запах, ощущала шелковистость его реденьких темных волосиков, его частое дыхание обдавало теплом ее щеку.
– Не бойся, Джошуа, – шептала она. – Не бойся, малыш. Я не допущу, чтобы с тобой что-нибудь случилось. Я не дам тебе пропасть.
На следующее утро, после шестнадцатичасовой смены и лишь трех часов сна, Кейт отправилась в красивое министерское здание, чтобы начать бесконечную бумажную волокиту, связанную с усыновлением.
* * *
Возвращаясь в тот день в госпиталь, она встретила на лестнице Лучана Форсю. Он горячо обнял ее, крепко поцеловал в щеку и отступил на шаг.
– Неужели это правда? – спросил он. – Ты хочешь усыновить ребенка из третьего изолятора?
Кейт лишилась дара речи. Она еще никому ничего не говорила об этом, кроме министерских чиновников сегодня утром. Ей пора бы уже привыкнуть к тому, что здесь, кажется, все знают с самого начала.
– Это правда, – ответила она.
Лучан усмехнулся и снова обнял ее.
Кейт не могла не улыбнуться в ответ. Этому румыну, студенту-медику, было двадцать с небольшим, но она никогда не воспринимала его ни как румына, ни как студента. Сегодня Лучан был одет в гавайскую рубашку от «Рейн Спунер» с большими розовыми цветами, вареные джинсы «Кэлвин Клен» и кроссовки «Найк». Его аккуратно подстриженные волосы чуть-чуть не дотягивали до прически панка, а на руке красовался дорогой, но неброский «Ролек». Лицо Лучана было слишком загорелым для студента-медика, глаза – слишком ясными и живыми для румына, а английский – беглым и насыщенным идиомами. Кейт частенько думала о том, что, будь она помоложе лет на пятнадцать, даже на десять, ей трудно было бы устоять перед его обаянием. А сейчас он являлся единственным настоящим другом в этой странной, печальной стране.
