В этаком случае любая мать заартачится, а не только наша Сталина. Что у них там было – не описать. Сталина орет, девчонка эта, Наташка, плачет, сын на своем стоит – видно, крепко его зацепило. Потом вдруг приезжает Наташкина мать из деревни узнать, что тут с дочкой. Сталина ей такого наговорила, что эта мамаша вещи Наташкины схватила, собирайся, кричит, немедленно, уезжаем отсюда к чертовой матери! Та не хочет, любовь у них с Андрюшкой. Тогда мать забрала вещи и паспорт Наташкин и уехала. А Наталья осталась, теперь дома сидит, на улицу не в чем выйти.
– А я звонил, нет там никого.
– Да там она, куда денется, идем, мне откроет. Поговори с ней, она девка хорошая, небалованная.
Они поднялись наверх, позвонили, и бабуля крикнула в замочную скважину:
– Наталья, открывай, я это, Михална!
На пороге открывшейся двери стояла рослая зареванная девица в ковбойке и в старых тренировочных штанах, пузырящихся на коленях.
– Вот, Наталья, полицейский пришел, ты его не бойся, все расскажи.
Соседка ушла к себе. Наталья посмотрела на Сергея, всхлипнула привычно. Потом кивком показала куда пройти, а сама скрылась в ванной. Когда она вернулась, Сергей даже удивился. Голубые глаза блестели на чисто вымытом румяном лице, а через плечо была перекинута толстенная коса цвета именно пшеничных колосьев, как в сказках пишут.
– Вот те на! Ты откуда же взялась такая?
– Из деревни, из-под Вологды.
– А что такой зачуханной ходишь, и правда мать все вещи забрала?
– Она рассердилась очень, Сталина Викентьевна про меня наговорила, что я и такая, и сякая, и по-всякому нехорошими словами. Кому понравится, когда дочку такими словами кроют? Тем более что все зазря, я не такая.
– Верю, – улыбнулся Сергей.
– А что с Андрюшей мы на улице познакомились, так всякое в жизни бывает, – солидно проговорила Наталья. – Я как узнала, что в институт провалилась, сижу и плачу. Он подошел, думал – обокрали, а потом… – Глаза ее опять предательски налились слезами.
– Не реви, – строго сказал Сергей, – давай рассказывай по порядку про тот вечер, когда Сталину убили – где была, что делала.
– Да где мне быть? Тут и была, дома сидела. Одежды-то нету. Обещал Андрюша купить, так у них зарплаты не платят.
– Так надо в другое место устраиваться, – не выдержал Сергей, – теперь, раз женатым стал.
– Мать его не пускала, говорила, как же ты с высшим образованием куда-то пойдешь! Как в прошлом веке она жила! Но, – Наталья испуганно прикрыла рот ладошкой, – нехорошо про покойницу…
– Давай ближе к делу!
– Значит, накануне, как стала она на дачу собираться, так зовет Андрюшу с собой, мол, там дел много. А он говорит, какие там дела, урожай давно убран, остальное до весны подождет, что, мол, тебе неймется. А сам так обрадовался, что она уедет, потому что отдохнуть можно.
– Что, мешала она вам, не давала одним побыть?
– Ой, не говорите! До двенадцати ночи в комнату нарочно заходит, то ей одно надо, то другое, потом ругается, что мы шумим.
– Да, тяжелый случай…
– Поэтому, когда она уехала, Андрей с облегчением вздохнул и говорит: завтра у нас выходной, позвонил на работу, что не придет, и мы с ним целый день дома одни были. – Наталья покраснела.
– Ну-ну, – пробормотал Сергей.
– А теперь в полиции Андрюшу подозревают, – мгновенно заревела Наталья, – потому что все соседи твердят, что ссорились они из-за меня сильно. А что он целый день со мной был, так ваш один говорит, что я, мол, не свидетельница, что я, чтобы парня своего выгородить, что хочешь наврать могу, – слезы полились ручьем.
– Ох ты, господи, иди опять умывайся!
Сергей взглянул на часы и решил, что успеет еще навестить Владимира Николаевича Чердынцева, того самого обиженного математика, про которого рассказывала ему нянечка тетя Поля. Поскольку у Чердынцева для убийства директрисы Тамары Алексеевны был самый что ни на есть распрекрасный мотив – месть, то и подозревали его в первую очередь и вызывали к следователю Громовой. Но алиби Чердынцев предоставил железное – уезжал из города к больной матери на четыре дня в Калинин. Представил он телеграмму от сестры, которая сообщала, что у матери сердечный приступ, и даже билет на поезд, который, по счастливой случайности, не успел выбросить. Следователь Громова билет подшила к делу, а Чердынцева отпустила, и теперь Сергей решил зайти к нему просто поговорить.
Двери открыл ему хиленький мужичок в очках, с седой не бородой, а бороденкой. Одет мужичок был в шорты и маечку, как на пляже. А в квартире был жуткий холод и сквозняки. Мужичок внимательно прочитал удостоверение Сергея и пригласил в комнату. Комната, против ожидания Сергея, оказалась чистой, но было в ней две странности – распахнутый настежь балкон и еще в комнате почти не имелось мебели.
«Пропил, что ли?» – неуверенно подумал Сергей.
Он повидал пьяниц, и никак не вязались его представления о них с чистым полом и спокойными движениями открывшего ему дверь мужчины. И глаза у него тоже были спокойные, не было в них ни капли суетливости.
– Садитесь, – хозяин кивнул на единственный стул, а сам расположился на маленьком коврике на полу в позе лотоса.
– А нельзя балкон закрыть? – поинтересовался Сергей. – Может, уже проветрилось?
– Вообще-то, я так всегда живу, – вежливо начал хозяин, – но если вы просите…
– И зимой тоже? – полюбопытствовал Сергей.
– Когда мороз не сильный. Привык, знаете, к прохладе, закаляюсь. Так вы по какому делу?
– Все по тому же самому, – вздохнул Сергей. – Вы обстоятельства дела-то знаете?
– Наслушался на похоронах Тамариных.
– Кто ж вас на похороны позвал?
– Алла позвонила, мы с ней раньше дружили, когда я в школе работал. Вы знаете, ни разу в жизни на похоронах своего врага не был, – откровенно признался Владимир Николаевич, – да у меня и врагов-то особенно не имелось раньше. А тут вот пошел… Не скажу что удовольствие получил или удовлетворение. Лежит она в гробу, никто ее не боится. И хоть бы кто-нибудь искренне горевал! Люди даже и не притворялись, даже родственники не плакали.
– Здорово ее в школе ненавидели?
– Боялись, да и ненавидели тоже. Помню последний наш разговор, я, конечно, тогда не в лучшей форме был, но смотрю на нее и вдруг замечаю, какое же она удовольствие получает, когда человека унижает. Просто что-то патологическое, такое и не вылечишь. В общем, вы, наверно, думаете, что мое мнение предвзято, но я вам точно скажу, что школа теперь свободно вздохнет.
– Похоже, вы правы.
«Да-а, – думал Сергей, шагая по лужам, – пока что единственное, что связывает двух убитых женщин, кроме ножа и розы, – это то, что обе они были первостатейными стервами. Но ведь за это не убивают? То есть убивают, конечно, но в споре, в аффекте, то есть когда достала уже совсем. Но чтобы заранее смерть планировать, ко дню рождения подгадывать… Это что-то новенькое, в моей практике не встречалось раньше…»
