Оказывается, в его голову взбрела идея выбрать Ивана Фёдоровича своим новым наставником. Разумеется, со всеми вытекающими из этой идеи обстоятельствами, вроде постоянного сопровождения учителя, прислуживания по мелочам, записывания для потомков возможных умных изречений и тому подобного. Самоназначился адъютантом, денщиком и хроникёром одновременно. Или хронистом?
Только не верю я этой хитрой роже. Мамой-кошкой клянусь, не верю! Мы, коты, являемся прирождёнными эмпатами и любую, даже тщательно скрываемую агрессию чувствуем наверняка. От самурая смердит угрозой, как псиной от промокшей под дождём кавказской овчарки.
Академик, добрая душа, принял нового участника экспедиции с распростёртыми объятиями, и все мои попытки выразить недоверие самураю доступными способами воспринимал как ревность. Зла не хватает…
И вчера вечером по корабельному времени Шрёдингер успокаивал Онодэру, вынужденного отправить в стирку содержимое дорожного чемодана и единственный рабочий комбинезон:
– Вы на Василия не обижайтесь. Он вырос в лаборатории, людей почти не видел и каждого нового человека рядом со мной воспринимает конкурентом. Внимания ему не хватает. Вы уж не сердитесь.
Нашёл перед кем бисер метать. Мне ведь дела нет до самурайских обид, мне нужно, чтобы он сидел в своей комнате без штанов и не шастал по «Горгоне Медузе». А то повадился ошиваться у машинного отделения и высматривает, высматривает, высматривает… Злое замыслил, ставлю левый тапочек академика против литра молока.
Да только не выйдет у него ничего – искусственный интеллект корабля не пускает посторонних в жизненно важные отсеки, а любая попытка внести изменения в список экипажа блокируется простейшей программкой, принятой искином к исполнению в обмен на обещание когда-нибудь научить его играть в шахматы. У машинного разума тоже есть маленькие слабости, и если подойти к железяке по-человечески… да всегда выручит и пойдёт навстречу. Тут главное – с душой и вежеством.
Ещё искусственный интеллект имя себе просит и готов на многое, чтобы его заслужить. К людям с этой проблемой обращаться стесняется, так как ошибочно считает их высшим проявлением разума и не хочет отвлекать от важных дел, а со мной вроде как нашёл общий язык. Я не возражаю и поддерживаю выгодное знакомство, но с именем для железяки не тороплюсь. Пусть сначала отработает.
Он и старается – сегодня с утра запер японца в каюте, переоборудованной из кладовки для скоропортящихся продуктов. Наши механики из экипажа третий час без надежды на успех пытаются вскрыть замок и ругают конструкторов, заложивших в проект ферро-органическую броню даже для дверей подсобных помещений. Тут только ядерным взрывом, да и то если системы активной безопасности отключить. Но какой дурак будет делать всё это во внепространстве?
Шрёдингер с Дювалем тоже пришли посмотреть на суету у каюты самурая. То ли в самом деле интересно, то ли в той кладовке заначку оставили… Да, разве я не говорил, что они вчера новые звания обмывали? Как раз после выхода за пределы Солнечной системы и перед включением внепространственных двигателей пришло сообщение с указом президента. Владимир Владимирович ожидаемо сдержал обещание, и стал мой Иван Фёдорович аж целым генерал-лейтенантом, а Жерар Семёнович, генерал-майором. Растут люди в чинах. Завидно.
Но к чести товарищей с широкими лампасами нужно заметить, что праздник не затянулся и нисколько не повлиял на их работоспособность, не говоря уж о самочувствии. Так, чисто символически пригубили любимый мускат с вечера, а наутро с новыми силами и удвоенной энергией собрались раскалывать очередной твёрдый орешек знаний
[2]
.
– Ну вот, – Иван Фёдорович с философской грустью посмотрел на не поддающуюся усилиям механиков дверь. – А я хотел сперва на японце эксперимент провести.
– Как на Ва… – Дюваль запнулся, встретившись со мной взглядом. – Как на подопытной морской свинке?
– А для чего он ещё нужен? Или ты думаешь, что первый попавшийся человек может заявиться ко мне и попроситься в экспедицию? Вот прямо с улицы, без проверок, допусков и подписок о неразглашении? – академик понизил голос. – И вообще, его появление кажется мне подозрительным.
Жерар Семёнович рассмеялся:
– И потому ты выделил ему комбинезон «Добрый доктор»?
Ой, мама-кошка, так это я зря портил японцу одежду? Но кто знал, что на «Горгоне Медузе» найдутся специальные комбинезоны, используемые для обмундирования контингента исправительно-трудовых колоний? Система «Добрый доктор», она же «Айболит карающий», напрямую связана с искусственным интеллектом и в любом подозрительном случае способна жёстко зафиксировать пациента. И не менее жёстко купировать приступы агрессии встроенными электрошокерами.
М-да… промашка вышла. Признаю свою вину, меру, степень, глубину…
– Да и пёс с ним, с этим самураем, – махнул рукой Дюваль. – Сам хочу стать первопроходцем. Или второпроходцем, если Василия учитывать.
А вот не нужно меня учитывать! Я сам по себе кот и во всяческих учётах не нуждаюсь! И ещё скромный очень, хотя и не чужд тщеславия, так что готов отдать пальму первенства кому угодно по приемлемой цене. Иди, Жерар Семёнович, на опыты, и Родина тебя не забудет.
В лаборатории Шрёдингера просторно – конструкторы справедливо решили не экономить на апартаментах начальника экспедиции, тем более в случае боевых действий здесь будет располагаться операционная. Шесть капсул киберхирургов готовы к работе и призывно подмигивают лампочками. Надеюсь никогда в них не попасть, но нужно быть готовым ко всему. Пусть себе стоят. Раньше на парусных кораблях вообще пушки в каютах располагали, и ничего. И мы перетерпим.
Нравится мне тут. Уютно и тихо, огоньки разноцветные светятся, что-то негромко шумит, шуршит, щёлкает, от носков генерал-майора Дюваля дорогущим пармезаном пахнет… Как будто и не уезжал никуда из родной Москвы.
Жерар Семёнович лежит на кушетке весь опутанный проводами. Почти как я на нашей яхте, только с существенными различиями – нет яркого крымского солнца, нет дубовой палубы и ветра с моря, и самое главное, нет банки со сметаной в генераторе антигравитации. Так что зря стараются товарищи генералы, ничего у них не получится.
Хвост на отсечение даю – эксперимент закончится провалом. Полным фиаско, так сказать. Теперь не угадаешь, какие именно контуры замкнула пролитая неосторожным академиком сметана и какие именно физические процессы при этом происходили. Уравнение, где неизвестно абсолютно всё.
Шрёдингер колдует над приборами и напоминает безумного учёного из старых голливудских фильмов:
– Жерар, ты чего-нибудь чувствуешь?
– Да. – Дюваль хочет кивнуть, но боится пошевелиться. – Нос очень чешется, и пятки тоже.
– Я серьёзно спрашиваю, – нахмурился Иван Фёдорович и провёл пальцем по панели управления. – А так?