– Олив… – начал было Резерфорд. Но Олив уже бежала по проходу.
Автобус затормозил в начале Линден-стрит. Олив выскочила из него, как только двери с шипением открылись, и помчалась по улице, как будто не слышала, как торопится за ней следом Резерфорд, который отставал всего на несколько шагов. Они с Резерфордом были единственными, кто на этом углу садился на автобус и сходил с него. Насколько Олив знала, кроме них, на Линден-стрит вообще не было детей. С ними или без них, средний возраст обитателей улицы стремился к трехзначным числам. Сквозь изменившиеся с приходом осени листья, которые нависли над Олив, как шелестящий, изъеденный молью балдахин, мелькнула остроконечная крыша старого каменного дома. Его темный силуэт угрюмо вырисовывался на гребне холма – кусок полночной тьмы в середине ясного дня. Олив помчалась к нему со всех ног.
Через два дома вниз по холму от старого особняка трудилась в саду миссис Дьюи. На первый взгляд миссис Дьюи могла показаться обычной пожилой леди. Она выглядела так, словно ее слепили из трех больших снежных шаров, посыпали розовой пудрой и водрузили на пару крохотных ножек. Она выращивала цветы, пекла печенье и выговаривала внуку за нечесаные волосы. Но на второй, более пристальный взгляд можно было заметить, что миссис Дьюи вовсе не была типичной бабушкой, которая любит возиться в саду. Вообще-то миссис Дьюи кое-что знала об истории дома Олив… и о магии. Однажды она спасла Олив жизнь с помощью амулета, сделанного из печенья и расписной фигурки рыцаря. И сейчас, при виде Олив, с топотом бегущей в гору, похожая на снеговик миссис Дьюи осторожно распрямилась.
– Олив! – окликнула девочку миссис Дьюи. – Не хочешь зайти с Резерфордом на печенье с молоком?
– Нет, спасибо, миссис Дьюи, – выдохнула Олив, прибавляя скорости. – Мне надо домой.
Когда ее внук поравнялся с садом, улыбка на лице миссис Дьюи успела превратиться в выражение озабоченности.
– Как я понимаю, ты ей рассказал, – шепнула она Резерфорду.
– Рассказал кое-что, – прошептал в ответ Резерфорд.
И оба Дьюи остались стоять у ограды, глядя вслед удаляющейся фигурке Олив.
А Олив вбежала на крыльцо старого особняка и захлопнула за собой тяжелую входную дверь. Она швырнула рюкзак на пол с такой силой, что тот пролетел по полу и сшиб старинную вешалку. Пытаясь отдышаться, она прислонилась спиной к двери.
Резерфорд собирается ее бросить. Впервые в жизни у нее нашелся друг в новой школе, и он собирается оставить ее на произвол судьбы. Это было даже хуже, чем начинать с нуля. В дополнение к тому, что вокруг нее плескалось море безликих незнакомцев, теперь еще и образовалась пустота – гигантская пропасть, зияющая на месте чего-то важного, и ей придется изворачиваться изо дня в день, стараясь не свалиться в нее.
Олив пнула дверь пяткой. Звук удара громом пронесся по пустому дому.
Она протопала в кухню и рывком выдернула из-под мойки мусорное ведро.
«Глупый Резерфорд. Предатель, – думала Олив, разрывая портрет Аннабель на мелкие кусочки – с каждой гневной мыслью все более мелкие. Клочки бумаги летели, как снежинки, в месиво из кофейной гущи и разбухших от воды салфеток. – Подлый! Лживый! Скрытный! Предатель!»
Олив схватила бутылки с кетчупом и горчицей и напоследок щедро полила и тем и другим обрывки лица Аннабель. Затем она запихала ведро обратно.
И не нужен ей был никакой Резерфорд. У нее были другие друзья – которые ее точно не бросят. У нее еще оставались коты. И Мортон… пока что.
Олив сглотнула. Судя по всему, Аннабель лгала не всегда, она уже не раз говорила правду.
Времени, чтобы тратить его попусту, у Олив больше не было.
8
Когда тем же днем Олив забралась через раму и шагнула в пейзаж Линден-стрит, девочка сразу поняла: что-то произошло.
Повсюду в доме все было, как и должно. Пустые, пыльные комнаты приветствовали ее одна за другой, словно страницы сто раз перечитанной книги. Из окна второго этажа она заметила Агента 1-800, следившего за двором из ветвей высокого клена (мех выкрашен в желтый, чтобы сливаться с осенними листьями), и Олив почувствовала себя чуточку безопаснее. Но здесь, в мире Мортона, что-то изменилось.
Сперва она не могла понять, что же это. Все выглядело, как прежде. Дома стояли там, где им и полагалось стоять, деревья и трава были на месте, опавшие листья и желуди все до единого лежали так, как им было предписано. И все же в воздухе чувствовалось нечто странное, что-то более осязаемое, чем туман, который кое-где был плотным, как зефир.
Олив осторожно зашагала вверх по улице. Одна за другой ее приветствовали пустые лужайки. Дома высились сонные и молчаливые, как всегда. Но откуда-то издали доносился непривычный звук.
Олив нахмурилась и зашагала быстрее.
По мере того как она взбиралась на холм, звук становился все более отчетливым, громким, настоящим – пока, наконец, Олив не поняла, что же это было.
Звук голосов. Множества голосов. Больше, чем когда-либо разом звучало в присутствии Олив в приглушенном мире Линден-стрит.
Олив перешла с рыси на галоп. Пока она бежала к дому Мортона, гул голосов становился все громче. На краю лужайки Олив замерла как вкопанная.
Крыльцо большого серого дома Мортона было забито людьми. Все его соседи: женщина в кружевной ночной рубашке, мужчина в полосатой пижаме, старичок с бородой, молодая женщина, которую Олив лишь мельком видела в окне второго этажа, – все разлеглись на досках пола или, сбившись в группки, стояли на коленях и негромко беседовали, кивая головами в ночных колпаках. Несколько пар обутых в шлепанцы ног торчали между столбиками перил. Если бы к этой сцене прибавились подушки, спальные мешки и несколько мисок попкорна, то было бы полное впечатление, что Мортон закатил очень скромную пижамную вечеринку.
– Олив! – Над толпой высунулась голова Мортона. – Иди посмотри, что мы сделали!
Повинуясь нетерпеливо машущей руке Мортона, Олив осторожно поднялась по ступеням и протискивалась через крыльцо, улыбаясь, бормоча «привет» и стараясь ни на кого не наступить.
Мортон пробился сквозь толпу и схватил ее за руку.
– Смотри! – прошептал он, чуть ли не кипя от восторга. – Смотри! Смотри! СМОТРИ!
И он указал на середину крыльца.
Куча обрывков бумаги, выкраденных Олив из подвала, превратилась в горстку, похожую на крошки, оставшиеся от очень уж вкусного торта. Сгрудившись вокруг, соседи Мортона медленно, словно во сне, передавали друг другу мотки скотча.
Перед каждым из них лежал воссозданный листок бумаги. Листки были неровные и мятые и почти сплошь заклеенные скотчем, но они были. Их пересекали написанные неровным угловатым почерком слова, темные, целые и четкие даже в слабом сумеречном свете. У Олив было чувство, словно она смотрит финал невероятно сложного фокуса, не застав перед этим непременных взмахов волшебной палочкой и магических пассов.
