Она подошла ко мне, и я понял: то, что она повторяет, – мое имя. В драконьем обличье человеческая речь отчего-то звучит очень высоко и быстро, как колокольчики на ветру. Я воспринимал ее как совсем малютку, размером с мою лапу. Она с благоговением и без всякого испуга смотрела на меня, подошла почти вплотную к морде, несмотря на предостерегающий крик отца, протянула руку и погладила мой нос.
– Хороший, хороший мой, тихо, тихо, все хорошо, – произнесла она, а я, не справившись с волной эмоций и голода, отпрянул, зарычал и бросился от нее подальше.
Впрочем, далеко я не ушел, свалился у самой кромки леса, так что мне, уже перекинувшемуся и слабому, помогли дойти до дома. А через пару часов еще и накормили жарким с зайчатиной. Удивительные люди!
Братья некоторое время сидят в тишине. Энтери переводит дух и достает из кармана маленькую длинную трубку, вбивает в нее табак, поджигает и затягивается. На недоуменный взгляд Нории смущенно поясняет:
– Михайлис подарил. Мне забавно было смотреть, как они имитируют драконов, выпуская дым, и я попросил попробовать, а потом и затянуло. Ты лучше посмотри, какая красота перед тобой, брат!
Город из розового становится контрастно-фиолетовым, воздух свежеет и влажнеет, несмотря на легкий сухой ветерок с Песков. Между домов – чернильно-синие тени в легкой дымке, в садах распускаются ночные цветы, и их тяжелый, дурманящий голову запах доносится и до сидящих на крыше дворца мужчин. Птицы, днем не слышные из-за гула базара, начинают выводить трели своими тонкими высокими голосами. Уходящее солнце делает горизонт багряным, словно обнимая дугой переодевшийся к ночи город.
В юности братья, приходившие любоваться на смену дня и ночи, с первым запахом ночных цветов начинали чувствовать смутное томление, нередко перерастающее потом в горячие и сладкие ночи с податливыми дочерьми пустыни. Город, как честная жена, днем рядился в белые одежды невинности, а ночами превращался в тоскующую по любви, изнывающую по мужчине женщину. Вот и сейчас Нории думает о том, что спать один он сегодня не будет, но пока не время идти искать страсти – нужно выслушать брата. А Энтери тянет носом сладкий, пахнущий почему-то яблоками дым и тоже томится страстью, думая о Таисии, девушке с обезображенным лицом, которая стала его наваждением. Но спать он будет один. Он еще не знает, что это любовь, которая не терпит подмены.
– В эту ночь, – продолжает Энтери, и Нории усилием воли выныривает из морока желаний, – я сам пришел к ней и попросил лечь со мной.
Она ничего не ответила, и я долго ждал ее, пока не уснул. Меня уже не так мучил холод, но больше, чем холод, меня терзало сомнение – вдруг я испугал ее, и она не поняла, что я сам боялся, как бы не навредить ей?
Ночью мне снова стало тепло и легко, и сквозь сон я понял, что Тася все-таки пришла. А утром она впервые осталась со мною…
…Девушка со спелой золотистой кожей, покрытой мелким пушком, который светится в лучах утреннего солнца, сидит, скрестив ноги, на кровати и заплетает длинные и крепкие русые косы. Косы получаются толстые, почти как канаты, так много у нее волос. Энтери лежит на кровати у стенки, лицом к ней, и первый раз видит ее так близко. Коварное солнце просвечивает длинную, доходящую до самых стоп ночнушку, пуританскую, белую, с какими-то невинными голубенькими цветами на ткани. Солнечный свет очерчивает профиль девушки, золотится на пушистых тяжелых волосах, и он разглядывает ее такое близкое тело, крепкие руки с четко очерченным рельефом, аккуратные остренькие холмики грудей, при взгляде на которые у него сохнут губы и влажнеют ладони. Ночнушка очерчивает небольшой валик животика и расходится к разведенным коленям, скрывая волнующими тенями и изгибами все самое сокровенное. Однако сладкий и мягкий послесонный женский запах она скрыть не может, и дракон какое-то время борется с собой, закрывая глаза и сжимая ладони.
Чтобы отвлечься, Энтери сосредотачивается на ее аккуратных небольших ступнях со светлыми ноготками-пуговками, которые контрастируют по цвету с загорелыми ногами, но это совсем не помогает, а даже наоборот.
Тогда он тихонько подкрадывается рукой к ее ступне, касается указательным пальцем мизинца и виновато смотрит на нее – прости, не могу удержаться. Таисия легонько улыбается и качает головой. Осмелев, он накрывает рукой всю ее маленькую ножку, гладит подъем ступни пальцами и чуть не взлетает внутри от восторга. Кожа у нее мягонькая, как персик, и просто не верится, что Тася почти все время проводит в огороде или на охоте. Девушка насмешливо улыбается, будто понимает, что с ним происходит, и будто это она старше и мудрее, а он совсем юный мальчишка, впервые прикасающийся к женщине.
Она сидит обезображенной стороной лица к нему, шрамы старые, идут наискосок от глаза к шее, отчего уголки глаза и губ немного опущены вниз.
– Как это случилось? – спрашивает Энтери, гладя ее по щеке. Шрамы под рукой как насмешка над красотой этой удивительной девушки.
– Мне лет пять было, – голос у нее низкий, глубокий, – а Лорке два годика. Зима была очень суровая, и звери выходили к жилью. Отец застрелил кабана, который рыл под домом, и они с матерью разделывали его прямо там, на снегу. А мы рядом играли.
Родители понесли мясо в ледник, а в это время из леса вышел леопард. Они, бедные, с высоты спускаются вслед за косулями, им голодно в лютые зимы, лапы мерзнут. Леопарды красивые обычно, с пушистой зимней шкурой, важные, а этот уж очень тощий был – то ли больной, то ли голодный сверх меры.
Он к мясу оставшемуся сразу пошел, а на его пути мы. Я Лорика схватила и бежать. И тут слышу сзади рявканье. Может, решил, что мы мясо хотим унести, кто его знает, а может, инстинкт на убегающую добычу сработал. Догнал, короче, и давай мне сзади спину рвать. Я на Лорку упала, сверху ее прикрыла и кричу. На крик мама с папой прибежали. Он полушубок рвал толстый, до спины почти не добрался. А лицо уже задел, когда дернулся от выстрела. Отец его застрелил.
Энтери приподнимается, кладет большую ладонь ей на спину и спрашивает:
– Покажешь?
Тася пожимает плечами, расстегивает пуговицы на сорочке, идущие от груди под самое горло. Поворачивается к нему спиной, опустив ноги с кровати, и стягивает сорочку с плеч. Косы льнут к ее обнаженным плечам, от затылка мягкий светлый пушок спускается по позвоночнику вниз. Под лопаткой виднеется след страшной лапы – несколько наложенных друг на друга полос, будто леопард не один раз зацепил спину, а несколько.
Дракон наклоняется и целует затылок девушки, пробуя наконец-то на вкус ее кожу – она как молоко, море и мед, а Тася только вздыхает. Он спускается поцелуями вниз по позвоночнику, вдыхает ее запах. Шрамы его уже не волнуют. В глазах темнеет, дыхание сбивается, и вот уже он касается ее острой груди, гладит соски большими пальцами, сжимает их, отчего она тихо стонет и вздрагивает. Запах ее меняется, и Энтери окончательно пропадает. Он шепчет: «Какая же ты сладкая, Тасенька, позволь мне, пожалуйста, позволь…»
Она дрожит и хрипло постанывает своим низким голосом, как кошечка, от его ласк или от его слов, отчего он мгновенно приходит в неистовство. С силой проводит руками по мягкому животу, поворачивает девушку к себе, кладет на кровать, берет за затылок и наконец-то целует в мягкие, сладкие и вкусные губы, щекочет их языком, приоткрывая. Он сминает ладонью сорочку на ее колене, поднимая мешающую и раздражающую преграду выше бедер. Рука его уже между ее ног, ласкает, гладит, трогает и изучает. Шерсть на его загривке стоит дыбом, он уже почти ничего не соображает, добравшись наконец до того, что так сильно желал.
