— Ого! Как же его нашли? Как установили?
— Этого я точно не знаю, не мое это было дело, но, думаю, оперативно-агентурным путем.
— Простите, а не могла ли это быть какая-то «подстава»? Сейчас ведь существует версия, что Яков Джугашвили вообще в плену не был, что он погиб еще в июле 1941 года, а все последующее является дерзкой и блистательной спецоперацией немецких спецслужб…
— Такая версия мне известна, но я твердо вас уверяю, что этот офицер говорил на допросе очень искренне, ни на какую версию это не было похоже — уж я-то тоже тогда понимала, кто врет, а кто кается. И потом, мне кажется, это было очень неожиданно, что его нашли — этого офицера. Такое было впечатление, по моим воспоминаниям, что он якобы пойман с поличным и вынужден обо всем этом рассказывать. Понимаете? Это во-первых. Во-вторых, смысла ему неправду говорить не было — это же был 1946 год, все позади осталось!
— Ну да, вот в начале войны гитлеровцам было выгодно показать, что у них в плену находится сын самого Сталина. А тут для этого офицера могли быть очень большие неприятности…
— Конечно! Я помню, как немцы листовки сбрасывали с фотографиями, где были Яков и два немца. Может быть, это как раз один из них и был — точно не могу сказать. Как понимаете, мы эти листовки на память не сохраняли.
— Так что же этот офицер рассказывал?
— Об этом я помню только в общих чертах — время-то идет. Да и допрос всего-навсего один был. Но помню, что они, гитлеровцы, знали точно, что это Яков, это они совершенно определенно установили — никаких сомнений у них не было. Немец говорил, что на этом они хотели операцию какую-то провести — чтобы дошло до каждого русского солдата, что сын Сталина сдался в плен. Что-то они ему предлагали, но он все отрицал, ни на что он не шел. Сказать сейчас, что именно, я не могу — может быть, это как-то ушло мимо меня, я не заостряла внимания, не помню. Знаю только, что Яков держался достойно.
— Про его гибель этот немец что-то рассказывал?
— Наверное. Но я почему-то не помню, а врать и придумывать не хочу… Когда этого немца после допроса увели, Коротя, такой возбужденный, мне говорит: «Давай быстрее, сейчас будем спецсообщение писать Сталину!» Я говорю: «Я готова, мои тетрадки здесь». А он так подумал: «Давай сразу на машинку, не будем стенографировать!» И все продиктовал. Вот он такой умница был. Я думаю, что это спецсообщение хранится сейчас в каком-то архиве. Это точно совершенно!
— Зинаида Павловна, ваш главный вывод, что Яков Джугашвили все-таки был в немецком плену?
— Для нас это было совершенно ясно — других вариантов не было. И в спецсообщении Сталину мы писали не о том, был или не был, а про то, как его сын достойно и мужественно держался, — это была самая основа!
Поверьте, мы любили и почитали Сталина. Не надо за это как-то нас осуждать — это наше личное дело. Помню однажды, как на нашем Карельском фронте кто-то сказал, не знаю: «Сталин к нам приехал! Сталин на нашем фронте!» И такой был подъем у всех, вы даже представить не можете:
Сталин на нашем фронте, бить будем всех подряд! Вы понимаете, какое настроение было у солдат? Не было Сталина, конечно, — уж мы, контрразведка «Смерш», это знали! Но все как-то поверили, этот слух шел по всему фронту…
— Интересно! Как ни банально это звучит, но историю все-таки творят личности, которые своим умом, волей и энергией объединяют человеческие массы… Насколько я знаю, вам в конце войны пришлось непосредственно работать с человеком, чья огромная роль в истории Великой Отечественной войны довольно долго затушевывалась?
— Вы говорите про Виктора Семеновича Абакумова? О нем у меня сохранились самые лучшие воспоминания — несмотря на то, что первая наша встреча закончилась для меня арестом на шесть суток!
— А это как получилось?!
— Давайте обо всем по порядку, с начала. В конце 1944 года я приехала в Ярославль, где тогда стоял штаб нашего фронта.
— Уточним, что Карельский фронт был расформирован 15 ноября 1944 года — в связи с выходом Финляндии из войны. После этого его войска стали постепенно перебрасываться на Дальний Восток — СССР, верный своему союзническому долгу, готовился к войне с милитаристской Японией.
— Но я-то на Дальний Восток не поехала — пришла шифровка, чтобы я ехала в Москву, и после Нового года, в январе 45-го, уже я была в Москве. Нас было шесть девчонок, приехавших с разных фронтов, и нас посадили в кабинет Селивановского, заместителя Абакумова. Мы сидели в его кабинете, работали, работали, работали. Старшая приходила, нашу работу забирала. При этом учитывалось, кто сколько страниц за день отпечатал — было положено, сколько строк, сколько всего. Они там провели, что я машинистка «вне категории». А «вне категории» — это 60 страниц в день, а 1-я категория — 50. Ну да ладно, это наши особенности!
— Но, как понимаю, от машинистки, даже «вне категории», до заместителя наркома обороны, начальника Главного управления контрразведки «Смерш» очень и очень далеко…
— Конечно! Но вот однажды он вызвал старшую машинистку — а машбюро было большое, и все равно народу не хватало, работы было очень много — видите, даже с фронтов вызывали. Он говорит: «Ну, как дела? Как девчата, что, как они живут?» Понимаете? Ему это нужно было — эти девчата-машинистки, как они работают?! Да на фига они ему нужны?! Работают и работают… Старшая отвечает, мол, все устали, в отпуск хотят. «В отпуск рано, пусть подождут, — говорит Абакумов. — Но дайте им по окладу, а еще вас всех повезут на склад.»
— Что за склад? Это как понимать?
— Так война же, в магазинах ничего нет! И вот мы на автобусе приехали в переулок за ГУМом — там этот склад был. Вошли — точно вам говорю, прекрасно помню — полки, полки, полки, от пола до потолка, и на них рулоны, рулоны, рулоны. Где шерсть, где бостон, где что чего. Абакумов распорядился, чтобы каждая из нас выбрала себе по отрезу на платье! Конечно, глаза разбежались — и каждая себе выбрала кусок отреза. А мне — два куска отрезали! Я в этом деле соображала лучше — у меня мама шила, и меня научила. Я сообразила: там был рулон белого и рулон красного, какая-то шерсть, не очень, наверное, дорогая, но я постояла, посмотрела — из этого, пожалуй, юбку сошью, а из этого кофточку. Так у меня и получилось. Метраж тот же, а сшила две вещи.
— Скажите, а почему вдруг Абакумов так расщедрился?
— Это не вдруг — просто он народ любил, о своих сотрудниках заботился, уважал их, какие бы должности они не занимали. Он порядочный, человечный человек был!
— Но вы же сказали, что ваше знакомство с ареста началось?
— Ну да, но это уже после было. Как первый раз меня увидел — так сразу же и арестовал! Дело так было. Мы, прикомандированные, получали денежное довольствие не в финотделе, а в полуразрушенной церковке на Пушкарской улице. И вот как-то я пришла, стоят в очереди пять-шесть офицеров, ждем, и кто-то меня спросил, с какого я фронта. Я ответила, что с Карельского, а кто-то сказал, что это теперь уже вроде бы Дальний Восток… Но я эту информацию мимо ушей пропустила. Мне это было и ни к чему — я зарплату получала.
